Оскар Мюриэл - Темные искусства

И мы вышли из его комнатушки, на сей раз не соизволив закрыть за собой дверь.

— Макгрей, у тебя что, на всех в полиции есть компромат?

— Ага. Следи за словами, когда я рядом.

Следующие несколько часов тянулись в мучительном ожидании, Макгрей курил и расхаживал по кабинету, как муж, ожидающий, когда разродится жена. Я же в очередной раз позавидовал ленивым псам, разлегшимся друг на друге и уютно дремавшим в уголке.

В какой-то момент к нам снова заявился тот жалкий адвокатишка Сперри. Я вытолкал его прочь, пока Макгрей не вздумал спустить с него шкуру, и решил, что воспользуюсь моментом и введу его в курс в дела. Мы засели в одной из комнат для допросов, и я выдал ему все документы, которые нашел.

Я надеялся, что за его идиотическими повадками скрывается тайный гений, но, увы, это было не так. Бедный парень был редкостный тугодум, что вполне отвечало его наружности, и вскоре я уже представлял, как в Высоком суде Пратт устраивает сцену избиения младенцев с его участием. Не будь на кону человеческая жизнь, я бы даже счел это смешным. И поскольку от отца моего в лучшем случае можно было ждать лишь краткое «ТЫ, ВИДИМО, РЕХНУЛСЯ», картина действительно вырисовывалась невеселая.

Когда я вернулся в кабинет, Макгрей уже был на грани. Нам пришлось подождать еще немного, но вскоре по лестнице торопливо затопали ботинки фотографа. К тому времени уже стемнело, и подвал наш подсвечивали лишь масляная лампа и янтарный свет уличных фонарей, который пробивался сквозь зарешеченное окно. В тусклом свете бледное лицо Веджвуда практически светилось изнутри. Глаза были выпучены, как у лягушки, седые волосы всколокочены, а рука с папкой, которую он нам протянул, дрожала.

— Вы только взгляните на это, — прошептал он пересохшим ртом.

Мы вскочили в тот же миг, и Макгрей так резко выдернул у него фотоснимки, что чуть не разорвал их.

Я подошел к нему вместе с лампой, и мы склонились над раскрытой Макгреем папкой.

При виде верхней карточки, все еще влажноватой и пахшей аммиаком и серой, нас тотчас бросило в дрожь.

На размытой фотографии был круглый стол. Несмотря на то что Катерина оказалась в центре кадра, ее почти полностью затмило сияние множества свечей. Видны были только их основания, а все остальное растворилось в свете пламени — сплошном белом пятне, занимавшем большую часть снимка. Но то, что крылось в самой его середине, потрясало.

Человеческая ладонь. Судя по всему, парящая в воздухе.

Темная и, видимо, обугленная, с изогнутыми тонкими пальцами и острыми когтями на их концах, она походила на угрожающую клешню — от этого зрелища кровь стыла в жилах. Кожа на ладони была грубой и потрескавшейся, словно кора древнего дерева, а запястье казалось клубком обнаженных нервов и связок.

Еще сильнее поражало то, что рука исчезала там, где касалась огня — или, скорее, там, где он должен был быть, поскольку на передержанной пластинке в этом месте находилось мутное белое пятно.

Рука словно рождалась из самого пламени и тянулась вверх, силясь схватить что-то в воздухе.

Именно так Катерина ее и описывала: «Тень выросла среди свечей; нечто осязаемое возникло просто из воздуха».

Она назвала это дланью Сатаны , и, вспомнив ее рассказ, я содрогнулся.

— Похоже на улику? — спросил Макгрей.

— Это невозможно, — пробормотал я. — Это, наверное, какая-то игра света. Что-то вроде…

Но я не мог отрицать то, что видел собственными глазами. Видел четко и ясно, равно как и смертельно напуганные лица полковника Гренвиля и мистера Уилберга по углам снимка.

Макгрей унес папку и разложил карточки на своем столе. Ни я, ни Веджвуд не промолвили ни слова; мы рассматривали фотографии в изумленной тишине.

Среди них был групповой снимок со всеми гостями, включая Леонору, который явно был сделан еще до начала сеанса. Катерина и здесь сидела в самом центре, но лицо ее, скрытое черной вуалью, почти невозможно было узнать. Единственными различимыми ее чертами были скулы и нос, соприкасавшиеся с тканью, и оттого она походила на оживший череп. До чего символично.

В руке у мисс Леоноры я узнал спусковой тросик для управления затвором фотографического аппарата, на который она нажимала, уставившись в объектив с весьма зловещей миной. Миссис Гренвиль натянула подобие улыбки, придававшее ей сумасшедший вид. Бертран, похоже, был готов обмочиться, а мистера Уилберга и полковника, судя по всему, намеренно развели по разным углам. Старый мистер Шоу, которого Бертран держал под руку, был в своих очках, от которых отражался свет, и различить выражение его лица было невозможно.