Олег Петрович-Белкин - Настоат

Еле держась на ногах, ведомый преданным Деменцио Урсусом, Курфюрст выходит с балкона, окаймленного каменной балюстрадой, и, тяжело дыша, опускается в просторное кресло. Изможденное тело, бледные исхудавшие руки, прорезанные мягкой синевой вен, морщинистая кожа и бесцветное, слегка одутловатое лицо, покрытое холодной испариной, полузакрытые веки, под которыми притаились молочно-серые, устремленные в одну точку глаза – облик ландграфской власти, столетиями заставлявшей трепетать врагов и друзей Вечного Города, никогда не был столь человечен, столь слаб и осязаем, как в эти минуты.

Раньше, облаченный в парадный мундир или рясу, я ощущал себя Духом, Идеей, Абсолютом, вершащим судьбу мира, неприкосновенным символом государственной мощи, ее монолитом, а теперь обратился в бренное тело, которое не дает и никогда более не даст мне покоя. Сакральный статус утерян – даже солдаты смотрят на меня с сожалением. В движениях своих – медленных, заторможенных – я подобен сонной больной черепахе…

Переведя дыхание и совладав с дрожью, Курфюрст растерянно шепчет:

– Альгвасил, Лисаветт! Сегодня протокола не нужно… Ты свободен! Я думал, останутся силы поработать с бумагами, но, как видишь, уже не могу… Ступай! И, пожалуйста, не обессудь за попусту потраченное время.

Лисаветт послушно кивает, и, покидая кабинет, невзначай бросает взгляд на Деменцио Урсуса, который, склонив голову, ходит из угла в угол небольшой, аскетически обставленной Залы приемов. На груди у него сияет роскошный, переливающийся черными сапфирами и янтарем орден Почетного Инноватора Ландграфства – тот самый, что был получен им за доблестную многолетнюю службу и реформы, навсегда изменившие облик вековечного Города.

Курфюрст закрывает глаза. Как трудно и страшно… С чего же начать? Может быть, после? Нет, времени слишком мало – вполне возможно, завтра для меня не наступит…

Давным-давно, на заре жизни, еще в бытность Первосвященником, я был бесстрашен, неумолим, непреклонен, даже жесток; ничто не могло поколебать моей воли. Да, я был фанатиком – но именно из фанатизма я черпал свою силу. А сейчас? Я сомневаюсь во всем, я размяк, словно глина в руках демиурга… Кто же тот скульптор, что из камня обратил меня в размазню?

Я начал мечтать, сны стали являться ко мне посередь ночи. Раньше я спал, как младенец – мертвый, мертвый младенец… Что-то зашевелилось во мне – наверное, это совесть. Мне горестно и больно оборачиваться назад – сколько зла породил я собою! Но это было неотвратимо – потому как я действовал не ради себя, а во имя Города, порядка, прогресса. Именно так! Это все извиняет. Или?..

Больше всего я боюсь, что спасительная пелена самообмана спадет с глаз моих прежде, нежели я успею подохнуть. Осознать себя зверем, когда ты только-только стал человеком, – что может быть хуже?

– Послушай, Деменцио! – Голос Курфюрста хрипит, в горле – сотня иголок. Каждое слово причиняет невыносимую боль. – Ты можешь и дальше пытаться меня успокоить, но мы оба знаем, что это конец. Скоро вы останетесь без меня…

– Вы хотите сказать – осиротеем, ваше величество?

Раздосадованный, Курфюрст смущенно отводит глаза.

– К чему сие раболепие и низкопоклонство? Не надо! Мир стоял и до моего появления – и ничего, как-то держался. Старая добрая песня: «Если не Курфюрст, то кто?» Неужто и ты оказался падким на пропагандистские сказки для идиотов?

В сущности, все очень просто: достаточно извести толковых соперников, прибрать к рукам финансы и большую часть информации, а остальное – дело техники… Вот так и рождается диктатура. И я говорю это без самодовольства, гордости и нарциссизма – лишь с горечью и сожалением.

Деменцио пренебрежительно машет рукой.

– Интересно! Такое ощущение, что вокруг – мир розовых пони. Как вы намерены править без диктатуры? Это Ландграфство – тут не может быть демократии! Власть – аппарат принуждения, и если принуждаем не мы, то с неизбежностью принудят нас. Вот и весь выбор. «Политика есть искусство возможного», а враги ожидают лишь шанса – мгновенной, секундной слабости, чтобы вгрызться в сочное тело Ландграфства. А там уже наши зубы – и чужим здесь не место! Как говорится, твори свою Волю – таков да будет Закон.

Слабый смех Курфюрста перерастает в мучительный кашель.

– Кха, кха, кха… Надо было назначить тебя Министром госпропаганды! Жаль, поздно разглядел твой риторический дар… Впрочем, регалий у тебя предостаточно – Почетный Инноватор, Первый советник, Глава правительства, Казначей, Святейший кардинал, Распорядитель дворцовых имуществ, Генеральный секретарь, Заместитель главнокомандующего… Ничего не забыл?