Олег Петрович-Белкин - Настоат

Небо на востоке начинает светлеть – чувствую это всем телом. Открываю глаза: да, я на месте. Грифы, покружив надо мной, покричав и посетовав, что так и не получили добычи, улетают в склеп, сырые пещеры, чтобы затаиться там до следующей ночи. До свидания, друзья – скоро увидимся снова!

Оглядываюсь по сторонам: больничный сад – именно здесь я и хотел оказаться. Когда-то, пару недель назад, стоя у окна в душной палате, я смотрел на него и думал о детстве – думал, вспоминал и сокрушался. Деревенский домик, лес, река, воображаемые сражения с неприятелем, голос бабушки, зовущей на ужин. Теперь это кажется мне отвратительно сентиментальным. Приторные, жеманные стенания, недостойные человека.

Я радуюсь и торжествую – ибо жизнь моя до потери памяти была пошлой, пустой и бесцельной. Как сильно я заблуждался! Детство мое не в прошлом, а в настоящем – и оно наступает сейчас: только здесь, в Городе я могу стать тем, кем мне предначертано. Что значит деревенский покой, мещанское, обывательское счастье по сравнению с возможностью вершить судьбы тех, к кому ты приходишь? Наконец я прозрел, а прозрев, обрел свою сущность!

Идя сквозь раскинувшийся на сотни верст Город, я мечтал встретиться с доктором. Но сейчас вижу – нет смысла: мы слишком разные, и обсуждать нам более нечего. Он никогда не поймет меня, я – не проникну в его образ мыслей. Раньше мы находили общий язык; теперь, наверное, не получится.

К тому же что-то не пускает меня на порог Больницы – словно она для меня навеки закрыта. Какое-то странное внутреннее чувство – протест, обструкция, неприятие. Конечно, я мог бы преодолеть сопротивление, войти в распахнутые двери, но к чему эти усилия? Энлилль мне более не нужен. Лучше посижу здесь, на скамейке, полюбуюсь осенним рассветом.

Грифы скрываются за горизонтом. Вместо них начинают щебетать ласточки, какаду, ибисы. Пестрая, разноцветная колибри подлетает и садится мне на ладонь, а затем, будто дурачась, принимается задорно бегать от кончиков пальцев и до предплечья. Надо же, и не боится! Должно быть, магия места: в больничном саду животные не чувствуют угрозы со стороны человека. Правда, я не совсем человек – но это нюансы.

Ветра нет, ни одна травинка не шелохнется. Даже дождь перестал капать – впервые за многие тысячи лет. Грома не слышно. Над Больницей восходит яркое солнце – в его лучах она выглядит волшебной, сотканной из воды и слепящего света. Ворота в рай, не иначе. Какое блаженное, умиротворенное утро! Утро дня, беременного немыслимыми потрясениями.

Я помню, доктор рассказывал – перед казнью Майтреа природа затихла, уснула, прислушиваясь к чарующему зову вечности. Затишье перед неистовой бурей. Может, Энлилль прав – все действительно повторяется? Кто на этот раз сыграет роль искупительной жертвы? Главное, чтобы не я; а остальное неважно.

Сбоку, позади меня, слабый, едва уловимый шорох. Хастур вернулся? Его печальная, немая спутница, мелко дрожащая под зонтом? Вряд ли – кошмары приходят посреди ночи, в лучах слепящего солнца им явно не место.

Не буду оглядываться – я знаю, угрозы нет. Возможно, это тритон, крокодил или кайман, вылезший погреться из больничного пруда; тигр, царственно разлегшийся возле скамейки; питон или удав, задумавший сменить кожу в преддверии близящегося урагана.

Утренний гость удивительно молчалив и деликатен – ждет, пока я обернусь, но учащенное дыхание выдает его с головой: он пришел по мою душу. Чувствую: нет у него цели напугать или обидеть. Здесь что-то другое.

Тяжкий вздох, попытка привлечь внимание. Я не шевелюсь – смотрю на кроны деревьев, птиц, кружащих над нами, Утреннюю звезду, упрямо не желающую меркнуть на фоне лазоревого, полуденного небосклона. Что-то подсказывает мне – в итоге она сдастся, к вечеру – точно потухнет. Надеюсь, не по моей воле.

Огромная когтистая лапа ложится мне на плечо – гость устал ждать, покуда я наслажусь утренней дремой.

– Не утруждай себя, я не боюсь! Напротив, очень рад видеть.

Конечно, я сразу все понял – эту лапу я узнаю из тысячи. Спасибо, дорогой друг, что ты наконец появился!

– Не меня! Не меня, Хозяин, вам надо бояться… Себя! Спасите тех, кто вокруг, от собственных козней.

Загадки, не поддающиеся осмыслению. Я привык.

– Ты никогда не умел говорить прямо, Ламассу. Если хочешь помочь – помоги, а не ходи вокруг да около.

Щетинистая морда друга появляется возле меня; шершавый язык лижет в правую щеку. Обойдя вокруг, Ламассу забирается на скамейку.