Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Так зачем тебе, – спросила Гера, – эта голова?

– Для того чтоб её поднять. Параскеву. Как меня в своё время подняли. Можно собрать части тела, повреждённые фрагменты, соединить – и поднять истукана силой молитвы. У нас есть такие, кто умеет это делать. Триста лет мы повсюду ищем своих. Иногда находим целые тела, но чаще – куски, головы, руки. Обычно они иссечены топорами либо обуглены пламенем. Но гораздо чаще – находим сгнивших. Триста лет – большой срок даже для самого крепкого дерева. Все наши издолблены из разного дерева, кто из мягкой сосны, а кто, наоборот, из дуба или лиственницы. Я вот, например, издолблен из бука.

Гера слушала, глядя то на меня, то на дверь, – может быть, принимала меня за безумца, маньяка, гипнотизёра, который навёл на неё морок, – и прикидывала, как сбежать при первой возможности.

– В доме отца, – сказала Гера, – есть ещё одна деревянная фигура.

– Да, – сказал я. – Мы про неё знаем. Это один из наших, святой Дионисий, хорошо сохранившийся. Мы бы забрали его себе, конечно. Но голова Параскевы – важнее. Пойдём, я покажу.

Я открыл люк подвала. Спустился по лестнице, свет включил.

Я не надеялся, что она пойдёт вниз. Я бы на её месте не пошёл: слишком страшно. Но она пошла.

– Вот голова, – показал я. – Святая Параскева Пятница, а до того – языческая богиня Мокошь. Изготовлена из очень крепкого реликтового дуба. Но головы мало, к голове должно прилагаться тело.

Я сорвал покрывало и показал Гере то, что лежало на рабочем верстаке.

– Самое главное – чтобы совпала плотность материала. Мне пришлось искать самое крепкое дерево, которое существует в природе. Заготовку я приобрёл на острове Цейлон. Это стоило мне двести тысяч долларов. Я копил много лет, и ещё занял у братьев. Как видишь, работа очень дорогая и сложная – чтобы не ошибиться, я для начала сделал модель.

Я повёл Геру в угол и показал малую фигуру.

– То же самое, но в пропорции один к одному и трём.

Гера погладила пальцем грудь и голову малой фигуры.

– Красивая.

– Да, – ответил я. – Три месяца ушло, чтоб её сделать. Зато теперь эта, большая, идёт быстро. Я закончу завтра.

– А потом? – спросила Гера.

– Потом я присоединю голову к телу: видишь, тут пазы? Потом обработаю место соединения так, что его не будет заметно. Потом приведу всю работу в божеский вид, отшлифую. Потом уберусь в мастерской. Вынесу мусор, вымою полы. Себя приведу в порядок. Потом позову брата, он прочтёт над ней молитвы, и мы её поднимем. Она станет одной из нас.

Гера поколебалась.

– А можно сфотографировать?

– Нет, – сказал я. – Зачем тебе фото? Кому ты его покажешь? Тебе всё равно не поверят. И если в полицию пойдёшь – тоже не поверят. Это знание – для тебя, и больше ни для кого.

Она молчала.

Такое, если по чести, очень трудно вместить и понять. Искусствовед Ворошилов тоже не мог поверить своим глазам. Когда мы ему сказали – он на какое-то время лишился дара речи, и потом неделю сильно пил. Ему тогда не было и тридцати – как его дочери теперь.

– В полиции я была, – призналась Гера. – Два раза. Сказала, что заинтересована, что хочу знать, как погиб отец. Теперь вот ты мне сказал, как он погиб. Надеюсь, это правда.

– Это правда. Я бывший святой образ, я врать не могу.

Я посмотрел в её глаза, она в мои; быстро отвернулась. Конечно, она ещё не готова была принять все три стороны мира.

– Ты должна понять, – сказал я, – голова Параскевы никогда не принадлежала твоему отцу. Заслуга твоего отца только в том, что он её нашёл. Он сам её восстановил, и написал научную монографию. Мы ждали, что твой отец отдаст нам голову, но он только обещал. Твой отец был нам очень нужен. Мы – нелегалы, мы прячемся, у нас поддельные паспорта. Мы не стареем, не умираем. Нам всем на вид по тридцать с небольшим. Мы всё время в тени, мы боимся. А твой отец был человек из плоти и крови, талантливый историк, он искал деревянные фигуры на законных основаниях, как учёный, он делал на этом карьеру. Мы были счастливы, что у нас есть такой друг, как твой отец. Мы верили ему. Он обещал отдать нам голову Параскевы, и мы ждали, когда отдаст. Это тянулось долго. В конце концов я сам забрал голову. Вот и вся история. Мне тяжело и стыдно. Я не крал чужое, я действовал в интересах своего народа, но я всё же грубо вломился в чужой дом. Я не был вором, нет на мне такого греха – но я у п о д о б и л с я вору! Это было гадкое чувство. Очень человеческое.

Гера слушала, гладила ладонью малую фигуру, стоя ко мне спиной. Перестала бояться, подумал я.