Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Нет, он не был готов, сопротивлялся; лицо стало багровым, он бил меня по вытянутой руке; зато я был готов к его смерти – и намеревался увидеть её в подробностях. Я не упивался властью над ним, не хотел его унизить, не хотел заставить что-то делать; мне лишь нравилось собственное могущество. Мне нравилось, что я могу прекратить его существование движением двух пальцев, мне нравилось, что я не такой, как он, особенный, уникальный, поискать – не найти.

Не убил, отпустил обоих. И тому, и другому дал по затылкам, вполсилы, чтоб слегка сотрясти их мозги, чтобы не всё запомнили. Они уковыляли оба, пошатываясь, я вышел следом, проверить, не ждёт ли их снаружи третий, – не увидел никого, только машину бандюганчиков; они вползли в неё, машина завелась с третьего раза. Сейчас побегут подмогу собирать, подумал я равнодушно, вернутся многочисленной кодлой. Либо надо остаться и перебить всех вернувшихся, либо оставить истукана, как было велено Николой, на полу возле стены, закрыть всё на замки и уехать.

Благоразумно выбрал второй вариант.

Я так и не увидел вживую ни одного из местных, можайских истуканов; конспирация соблюдалась неукоснительно. Статую Дионисия оставил в гараже, понимая, что её тут же заберут и увезут в неизвестном направлении; другие собратья, неизвестные мне, можайские или, может быть, псковские, соловецкие или владимирские, будут возиться с ней, и, возможно, сумеют оживить отделённую от тела голову, и тогда вся жизнь деревянного племени повернётся в лучшем направлении. Мы научимся приставлять к найденным головам новые прочные тела, – для нас это будет настоящая революция, скачок в развитии. И настанет, наконец, тот день, когда все, сколько нас есть, будут найдены, восстановлены, подняты, поименованы и сочтены. И мы посмотрим друг на друга, и поймём, что́ мы такое.

Если нас будет пять сотен – у нас будет одна судьба. Если нас соберётся сто тысяч – у нас будет другая судьба.

Либо мы будем мизерной общиной, казусом, выходцами из инфрафизической вселенной, и нас, уникальных и малочисленных, растащат по научным центрам и препарируют; либо мы будем сильным народом, не дающим своих в обиду.

Дальнейшая наша судьба терялась в непроницаемом будущем. Было понятно одно: чем больше нас соберётся – тем лучше для всех нас.

До Криулино оставалось меньше ста километров, когда позвонил Читарь.

– Она… здесь, – сообщил он. – Братик, прости…. Я ничего не смог сделать.

– Дай ей трубку, – попросил я.

– Она не будет… говорить по телефону… Она… сказала, чтоб ты… не спешил. Она… тебя дождётся.

Я позвонил Дуняшке – та не ответила.

Остаток пути я пролетел на максимальной скорости, обгоняя всех, выскакивая на встречную полосу, отчаянно моргая дальним светом.

Джип Щепы стоял у калитки, я увидел его издалека, и едва преодолел искушение протаранить с разгона. Поступить так – значило потерять и свою машину, а она могла мне ещё пригодиться.

Здесь тоже недавно прошёл дождь, и после него из подсыхающей под вечерним солнцем травы поднялись комары, жуки и мошки, загудели вокруг меня.

Дуняшка выбежала ко мне, сияющая, мы обнялись; только потом я увидел в её руке клубок красных ниток.

– Дай сюда, – приказал я.

Дуняшка удивилась, но не возразила, я вырвал клубок из маленьких пальцев.

Протяжно заскрипела дверь, из дома вышла Мара, следом – Щепа.

Оба улыбались.

– Ура, – сказала Мара, – наш папа вернулся!

– Уходите оба, – прохрипел я, схватил Дуняшку за руку, прижал к себе. – Даю минуту.

Швырнул клубок в Мару; она ловко его поймала. Попросила:

– Не надо так грубо при ребёнке.

– Уходите, – повторил я.

Мара отмотала от клубка длинный кусок, оторвала, протянула мне:

– Возьми. Это поможет. – Кивнула в сторону дома: – Обкрути своему другу вокруг пояса и вокруг шеи, завяжи узлом. Это его не вылечит, но снимет боль на какое-то время. Я бы сама сделала, но он не даётся.

– Он не верит в твоё колдовство.

– Эй, – сказал мне Щепа, – возьми, попробуй.

Я ударил по протянутой руке Мары; нитка упала в траву, нам под ноги.

– Говорю в третий раз, и в последний: уходите.

Мара посмотрела на Дуняшку, прижатую к моему боку, вздохнула, развела руками.

– Я говорила, наш папа будет нервничать.

– Я не твой папа.

– Как же не мой, – сказала Мара, – если ты меня сделал? И меня сделал, и Евдокию сделал, обеих в одном образе.

Я сильнее прижал к себе дочь, но почувствовал, что она сопротивляется, и довольно сильно.