Елена Афанасьева - Колодец в небо

– В консультационном отделении пусто. Прием давно закончен. Там только Марина Витальевна задержалась, разговаривает со своей подругой. Да она, кажется и ваша подруга, вечером из вашей палаты выходила…

На мониторе дверь кабинета Марины.

– Хотя…

– Что?! Что?! Говорите же скорее, что?!

На полу, где я стою, уже образовалась красная лужа.

– Странно… Какая-то медсестра с младенцем в консультационном отделении в лаборатории, где кровь из вены берут. С новорожденными в консультационном отделении находиться запрещено. И лаборатория по правилам должна быть давно закрыта… – удивляется главный и, сам себя оборвав, резко командует в рацию.

– Третий, третий! Срочно проверьте коридор консультационного отделения! Женщина с младенцем на руках! Осторожнее! Женщина может быть опасна. Мало ли что надумает сделать с ребенком… – договаривает главный.

Но я уже не слышу его. Оставляя красный след, бегу в сторону консультационного отделения, не слишком задумываясь, как буду преодолевать бесконечные кодовые замки. Благо тот первый охранник из нашего отделения, видимо, чуя свою вину, бежит за мной. А следом бежит наша докторша, по мобильному вызывая врачебную подмогу: «Ребенок в консультационном! Охрана следит. Ребенка я осмотрю, но у роженицы кровотечение».

На кровотечение мне плевать. Главное – моя девочка!

Почему главный сказал «осторожнее»?! Что похитительница может сделать с моей девочкой? Что?!

И кто похитительница? Кто она? Лиля? Господи, зачем мне на голову свалился тот банковский счет, и почему я не отдала его серой кардинальше еще в Белом доме?! Лиля же предупреждала – не будь дурой! А я была. Не отдала Лиле счет азиатской диктаторши и теперь рискую тем, что несопоставимо ни с какими деньгами, – девочкой.

Господи, неужели с Лили станет причинить вред моей дочке! Господи!

Вон он, свет в конце полутемного коридора в консультационном отделении около кабинета, в котором я множество раз за беременность сдавала кровь из вены. Теперь из-за двери кабинета доносится детский плач.

Маруся! Это кричит моя Маруся! Господи, спасибо тебе! Она жива! Ее не вынесли из здания! Она здесь! Но что там делают с моей девочкой?! Что? И кто?

Распахиваю дверь и, прежде чем выхватить девочку из рук какой-то странной медсестры, успеваю заметить, что другая медсестра, которая прежде брала кровь и у меня, стоит с трубочкой и иглой – берет кровь из пяточки моей дочки.

И, прежде чем успеваю понять, что она берет кровь, просто берет кровь на анализ, я пугаюсь. Пугаюсь, что медсестра хочет ввести – или уже ввела?! – моей дочке что-то ужасное.

И ору. Истошно ору. Так истошно, что меня слышно на всех этажах этого элитного родильного заведения. В доли мгновения оказываюсь рядом с этими странными медичками и вырываю свою девочку из рук той, что сидит спиной ко мне.

Следом за мной в лабораторию врываются охранник, докторша-неонатолог и выбежавшие из соседнего кабинета отчего-то так поздно задержавшиеся в консультационном отделении Марина и Лана, или она теперь Лена.

Докторша хочет взять девочку у меня из рук, чтобы проверить, все ли в порядке с ребенком, но я прижимаю дочку к себе. Прижимаю и отпустить не могу.

Марина вскрикивает при виде кровавого следа, который оставляю я.

И Лана вскрикивает. Потому что в этот момент вторая странного вида медсестра, из рук которой я вырвала свою девочку и которая, скорее всего, ее и похитила, оборачивается. И я тоже узнаю ее.

Но это не Лиля.

Эту женщину сегодня вечером я видела в журнале. На множестве фотографий рядом с известным актером Андреем Ларионовым, который приходится этой женщине мужем и по какой-то странности приходится «совсем никем, просто однофамильцем» нашей Лане.

43. Из жизни Кенов и Барби

(Жанна. 1980-1990-е)

Ни в некогда жаждавшем принять Алика в свою труппу театре, ни на киностудии, ни в прочих актероемких местах столицы бывшего заключенного, как и следовало предположить, не ждали. Но предположить это могла она, Жанна, которой приятели всех мастей два года кряду внушали, что герой-любовник с непогашенной судимостью на советском экране и сцене никому не нужен. Кто возьмет на себя ответственность дать такому роль – культурное ведомство не кишит самоубийцами.

Предположить она могла, но верить в такой пессимистический вариант развития событий не хотела. Алик же не мог ни предположить, ни поверить. Первые полгода после возвращения он тыкался во все двери и каждый раз возвращался в их комнатуху, пропитанную гарью от проспекта, на который выходили их единственные два окна, с выражением растерянности на все еще красивом, хоть и постепенно становящемся злым лице.