Валерия Вербинина - Сапфировая королева

– Ну почему же, кое-что мне все-таки известно, – возразил обиженный Валевский. – К примеру, что некая особа делает вид, будто ищет драгоценности, тогда как на самом деле просто всех дурачит. И вообще, коли уж речь зашла о драгоценностях, я не услышал от вас ни одного объяснения, почему они должны быть именно у меня. За исключением, конечно, совсем уж фантастической версии, что украл их я, потому как больше некому.

Амалия подняла голову и возразила ровным голосом:

– Вынуждена разочаровать вас, пан Валевский, но то, насколько фантастична моя версия, не будет иметь для вас совершенно никакого значения. Потому что за вами числится столько всего, что одно разбирательство затянется на полгода, а то и дольше. Считайте, вам повезло, что ваша вина в деле похищения парюры не может быть доказана. Иначе, должна признаться, разбирательство было бы куда более коротким и проходило бы при закрытых дверях. Вы понимаете, что я имею в виду?

Валевский хотел было ответить язвительной фразой по поводу произвола, который творится в славной Российской империи. А заодно собирался пройтись на тему того, что жизнь и свобода человека здесь явно ничего не стоят, а также, если подвернется случай, в выгодном свете упомянуть Наполеона. Однако Амалия просто не дала ему времени на то, чтобы произнести мало-мальски приличную тираду. На ее звонок пришли конвоиры, и Валевского увели.

Через минуту в дверь постучали.

– Войдите! – крикнула Амалия.

На пороге возникла чья-то согбенная фигура.

– Можно, госпожа баронесса? – почтительно осведомился Аркадий Ильич Росомахин. – Вы сказали мне, чтобы я зашел к вам после того, как вы допросите этого мошенника.

– Да, – сказала Амалия, – входите. Если вас не затруднит, закройте дверь поплотнее… Вот так. Прежде всего, я полагаю, нам необходимо рассчитаться.

– Что ж, было бы весьма нелишне, сударыня, – промолвил старый библиотекарь, кланяясь.

Он сел напротив Амалии и чинно сложил руки на коленях. Молодая женщина достала из кармана увесистый кошелек, содержащий, судя по виду, вовсе не презренные копеечки, и протянула Росомахину.

Аркадий Ильич заглянул в кошелек, и его старческие щеки окрасились бледным румянцем, а глаза влажно заблестели. С видом полного удовлетворения он кивнул и спрятал дар.

– А вы, сударыня, чрезвычайно щедры, – объявил библиотекарь, с умилением глядя на свою собеседницу. – Не то что господин, который был тут до вас, – тот и жалованье-то частенько задерживал.

Амалия нахмурилась.

– Он не мог задерживать жалованье, – резко проговорила баронесса. – Жалованье осведомителям особой службы выдается из секретного фонда и всегда приходит в срок.

– Не мог, однако ж задерживал, – вздохнул Росомахин. – И вообще с вами, сударыня, куда приятнее иметь дело. Во всех отношениях, – тонко польстил старичок.

Амалия, хоть и отлично знала цену лести, все же невольно улыбнулась.

– А я думала, что успела утомить вас своими поручениями, – заметила она.

– Ничуть, сударыня, – возразил библиотекарь. – Опять же, приятно в моем возрасте чувствовать, что ты при деле и хоть чем-то можешь помочь властям. При всей своей симпатии к Александру Сергеевичу Пушкину и прочим свободолюбцам из числа светочей нашей словесности я всегда был сторонником существующего порядка.

– В самом деле?

– Да, сударыня. Если исходить из весьма непопулярной теории, что каждый получает ту власть, которую заслужил, мы имеем более чем пристойную власть. Позвольте полюбопытствовать, вы читали сборник «Письма Маркевича»? Он был выпущен не так давно, год или два тому назад.

– Нет, – сухо ответила Амалия, – я не считаю господина Маркевича настолько значительным писателем, чтобы штудировать еще и его письма.

– В сборнике не только письма, – возразил старик, – но и, например, ответы графа Алексея Константиновича Толстого, стихотворца, автора «Князя Серебряного» и вообще писателя весьма достойного. И граф Толстой, заметьте, вовсе не для публики пишет своему другу Маркевичу: «Каким бы варварским ни был наш образ правления, правительство лучше, чем управляемые. Русская нация сейчас немногого стоит, русское дворянство – полное ничто, русское духовенство – канальи, чиновники – канальи, не существует уже и флота – этих геройских каналий, три четверти которых я бы велел повесить, если бы был главнокомандующим, но которые все же чего-то стоили; в литературе, за исключением меня, канальи такие, что дальше некуда. Позор нам! И это мы еще хотим повернуться спиной к Европе! Это мы провозглашаем новые начала и смеем говорить о гнилом Западе». [23]– Библиотекарь вздохнул. – Я говорю к тому, сударыня, что хотя страна наша и замечательна со всех точек зрения, обширна и обильна, но словно тяготеет над нею какой-то темный рок. Беспорядок испокон веков прививается здесь куда лучше, чем порядок, и каждое положительное движение имеет самые непредсказуемые последствия. Взять хотя бы отмену рабства…