Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Путник поднялся по трём скользким, заметённым пушистыми хлопьями снега, ступеням крыльца и, не снимая варежек, постучал в глухую деревянную дверь. Можно было не надеяться, двери, как немые стражи, не издали ни звука. Человек поводил головой по сторонам, ища звонок или какую-нибудь петлю, но ничего не было. Тогда он подошёл к первому попавшемуся окну и уже, сняв овчинную варежку, постучал по стеклу. Толстые стёкла, чуть слышно загремели. Человек замер, побыстрее спрятав руку от холода. Он ждал, но внутренний зал хранил молчание. Заглядывать в окна было бесполезно, наледь и морозные узоры покрывали почти всё стекло. Тогда, не выдержав более донимающего мороза, человек, разбрасывая валенками снег, торопливо оббежал все окна и постучал в каждое, толком не дожидаясь ответа. Это принесло свои плоды — дверь, грохоча, отворилась.

В дверях стоял невысокий человек в простой белой рубахе, поверх которой был накинут поношенный дублёный жилет из овчины. Его лицо имело умное выражение, что вероятно достигалось за счёт степенных внимательных глаз, крючковатого носа, и аккуратно подстриженных чёрных волос, и бороды, отпущенной по-козлиному.

— Вокзал работает? — спросил путник самым добродушным голосом, но замёрзшие губы и язык изрекли лишь что-то похожее на человеческую речь.

— Работает? — спросил, то ли себя, то ли путника хозяин постройки, — Ах, ну что вы… Заходите, заходите…

Он отошёл, пропуская путника.

В зал грузно передвигая уставшие ноги, прошёл человек ростом чуть выше хозяина. На нём был измятый светлый тулуп, изрядно заметённый снегом, с намёрзшими от дыхания кусочками льда. Путник снял варежки и, разогнув тугие от мороза пальцы, стащил с головы овчинную шапку, вовсю усыпанную белым бисером льда. Он пару раз стукнул ей об колено, и мелкие горошины, звеня, заскакали по кафельной плитке пола. Путник устал и не торопился. Перед тем как заговорить он, вцепившись в голову ногтями, с дикой энергией взъерошил её, избавляясь от колючего зуда — наследия овчинной шапки.

— Зал кажется безлюдным, — проговорил путник, предварительно размяв застывшие сморщенные губы.

В зале и вправду никого более не было.

— Такое время… сами понимаете…

— Ах, ну да, ну да, — торопливо ответил путник. — А с поездами как? Как часто ходят?

— Ходят, но редко. Иной раз пройдёт и даже не остановится, — безразлично ответил собеседник.

Путник нахмурился, от чего его и без того странное лицо показалось хозяину даже каким-то неприятным. Смуглокожая обезьянья головка сидела на худой жилистой шее. Глаза и рот были маленькими, а прямой нос чуть крупноват. Большие уши торчали в стороны, а короткие, измокшие и взъерошенные от пота волосы даже не пытались их прикрыть. Недлинная борода в большей степени, чем волосы на голове, вилась маленькими колечками. Несмотря на молодой возраст, на вид ему было чуть более тридцати лет, на макушке красовалась розоватая плешь.

Незнакомец поднёс руку к воротнику и попытался расстегнуть пуговицы тулупа, но пальцы, словно чужие, не слушались и не поддавались командам. Они как ветки отупело тыкались, не в состоянии захватить кружок пуговицы. Сдавшись, он обратился к станционному смотрителю:

— А сегодня можно ли какой паровоз ожидать?

— Навряд ли, — всё тем же безразличным тоном отвечал хозяин, но глаза его между тем цепко и любопытно рассматривали путника. — А вы, собственно, кто будете?

— Ах, ну что же это я, — всплеснув руками, проговорил путник, протягивая ладонь, — отец Михаил или можете — Михаил Андреевич.

— Степан Тимофеевич, станционный смотритель, — в свою очередь сказал хозяин, пожимая руку. — Так вы священник?

Проговорив это, станционный смотритель расплылся в самой доброжелательной улыбке.

— Ну, полноте, сын мой, я не более, чем обычный человек, — сказал всё же польщённый вниманием отец Михаил.

Заметив подле себя стул, священник, не снимая тулупа, подвинул его и сел за массивный круглый деревянный стол, располагавшийся возле вокзального буфета. Станционный смотритель всё это время не двигался с места. Священник обвёл зал глазами от пола до самого потолка. В зале стояла церковная тишина, присущая всем просторным пустующим помещениям. Любой шорох, любой звук тут же разносился по залу, и, отражаясь от стен и цилиндрического свода, усиливался, возвращаясь в виде эха.

Подметив это, священнослужитель восхищённо произнёс:

— У вас тут тишина да спокойствие как в церкви. Никогда бы не подумал, что вокзальный зал может быть таким безмятежным… Вам недостаёт повесить здесь распятие Христа. Оно бы очень хорошо вписалось в вашу смиренную атмосферу.