Эрик Ларсон - Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

Когда карета президента Кливленда подъехала к «Алжирской деревне» Сола Блума, расположенной в «Мусульманском центре» «Мидуэя», Блум кивком головы подал знак, и женщины этой деревни сбросили чадры. Блум клятвенно заверял, что это был обычный знак проявления уважения, хотя в правдивости его слов никто не мог быть уверен. Экипажи объехали стороной «Улицу Каира» – еще незаконченную, что явилось очередной причиной беспокойства, проехали мимо «Турецкой деревни» и «Яванской закусочной». Возле передвижного зоопарка Хагенбека [167], наиболее известного передвижного зоопарка того времени, укротители заставили четырех дрессированных львов зарычать во всю мощь. Справа, в некотором отдалении президент разглядел сквозь легкую завесу тумана афиши «Дикого Запада Буффало Билла», развевающиеся над ареной, которую полковник Коди построил на Шестьдесят второй улице.

Наконец экипажи въехали в Джексон-парк.

Выставке еще предстоит удивить всех чудесами – шоколад «Венера Милосская» не будет таять; 22-фунтовые головки сыра в павильоне штата Висконсин не будут плесневеть, – но самым большим чудом было то, как все преобразилось за одну долгую сырую ночь, предшествующую прибытию президента Кливленда. Когда на следующее утро Герберт Стид снова приехал туда, где был накануне, значительные площади парка все еще находились под слоем воды, поверхность которой морщили порывы ветра, но пустых товарных вагонов и гор упаковочного мусора уже не было. Десять тысяч человек, проработав всю ночь, подкрасили и подштукатурили облупленные места, высадили анютины глазки, выложили газоны дерном, а в это время тысяча женщин-поденщиц отмыла, натерла воском и отполировала полы в громадных зданиях. Утро вступало в свои права, и солнечный диск почти полностью появился в небе. При ясном, промытом дождем воздухе даже все еще затопленные участки ландшафта уже не выглядели печальными – они имели четкие очертания и были чистыми и опрятными. «Когда открылась выставка, – вспоминал Пол Старрет, один из помощников Бернэма, – первым, что вызвало восхищение публики, были газоны Олмстеда».

В одиннадцать часов президент Кливленд поднялся по ступенькам на платформу для выступающих, возведенную под открытым небом возле восточной стены Административного здания, и занял свое место – это послужило сигналом к началу церемонии. Толпа подалась вперед. Двадцать женщин упали в обморок. Репортеры, которым посчастливилось оказаться в передних рядах, спасли одну пожилую даму: они втащили ее через перила и положили на стол для прессы. Гвардейцы-охранники с саблями наголо рассекали толпу. Неразбериха продолжалась до тех пор, пока генеральный директор Девис не подал оркестру знак играть вступительный «Колумбийский марш» [168].

Помня о критике за непомерно длинную церемонию Дня Посвящения, состоявшуюся в октябре, руководство выставки сделало программу дня открытия короткой и обязалось не выходить за рамки расходов, предусмотренных сметой. Церемония началась с благословения, данного слепым капелланом глухой из-за расстояния и количества толпе. После этого была прочитана поэтическая ода Колумбу, которая оказалась такой же длинной и трудной для того, чтобы дослушать ее до конца, как и само путешествие великого адмирала: «Смотрящий с мачты «Пинты» закричал: «Смотрите, впереди огонь!»

И все в таком же духе.

Следующим выступил генеральный директор и предложил содержательное объяснение, помогающее понять не совсем безоблачную реальность, и одновременно дал высокую оценку совместной и бесконфликтной работе Национальной комиссии, Выставочной компании, совета директоров, руководящих женщин, в результате которой и была создана эта блистательная выставка. Те, кто был причастен к войне как внутри этих подразделений, так и к их схваткам между собой, внимательно смотрели на Бернэма, но не заметили никаких перемен в его лице. Девис освободил подиум для президента.

Кливленд, огромный, одетый во все черное, застыл на несколько мгновений, внимательным взглядом рассматривая стоящую перед ним толпу. Рядом с ним стоял стол, застеленный американским флагом, на столе лежала подушечка из голубого и красного бархата, а на ней сделанный из золота телеграфный ключ.

На каждом миллиметре террасы, газона и перил Суда Чести толпились люди – мужчины в черном и сером, множество женщин в платьях экстравагантных цветов и оттенков – фиолетового, пурпурного, изумрудного, – на них были шляпы с лентами, цветами и перьями. Высокий мужчина в громадной белой шляпе и белом плаще из оленьей кожи со множеством серебряных украшений стоял, возвышаясь на целую голову над столпившимися вокруг него людьми. То был Буффало Билл. Женщины не сводили с него глаз. Солнечные лучи проникали через разрывы в быстро редеющих облаках и освещали многочисленные белые панамы на головах присутствующих. С удобного места, на котором стоял президент, все казалось праздничным и ярким, но у стоявших на земле людей ноги были в воде и в заплесневелой грязи, которая при каждом движении с чавканьем снова засасывала. Единственным существом в человеческом облике и с сухими ногами была «Статуя Республики» Дэниела Честера Френча – «Большая Мэри», – укрытая парусиновым покрывалом.