Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

«Эй, девоньки!» — крикнул я.

Но увы! — в пустоту. И я окончательно утвердился в догадке: «Не в себе. Мир, в котором не было ее, они не слышали».

Смеркалось, возвращались собаки, уморенные Марковцием. И мне надо было возвращаться. Куда и к чему? Оставалась целая ночь, чтобы поразмышлять над этим. На краю леса еще раз оглянулся — сквозь живую изгородь, усердно спрятанную в зарослях поместья, слабо мигали бледные огоньки…

Жаль пера и жалко терзать свое бессилие пространным описанием того, что было дальше.

В предутреннее время добыл я в дебрях необходимое — дичь, сон-грибы и смолу из живого соснового пня. На первой заре усыпил я сторожевых псов, а лошадям черного пана помазал смолой хвосты. Да так, что не скоро их найдут в вешних лугах. Тогда от крайнего знакового кедра протянул к воротной створке поместья восемь разноцветных ниток и к каждой привязал игрушку из дорожной тайстры. Любимые вещи из их мукачевских домов. Подворье помалкивало, только первые птицы провозгласили новый день. Серой тенью прокрался я в серой мгле к требищу пани. Тремя колодами перекрыл поток, что шел от фонтана, и пустил его под дверь домика, в котором ночевали девушки. Только вода пробудит их от глубокого сна… Когда все было готово, я привязал к дуге ворот колокольчик, простую железную колотушку — такой на рассвете пастухи собирают скот в стадо. Крестьянская душа авось и в могиле слышит звон и порывается встать. Он в памяти крови нашей, еще от предков-овцеводов, которые века тому назад сошли с полонин вниз и основали села и города. Звон изначального призыва в дорогу.

Осторожно тронул я нить, привязанную к колотушке. Так, чтобы ее звучание не доносилось до каменного дома. Только до домика-сруба. И дергал ее до тех пор, пока из двери не высыпали на улицу сонные девушки, разбуженные родниковой ледяной водой и утренней росой. И тем пронзительным звоном, обжигающим сердце…

Когда их дрожащие руки потянулись к любимым игрушкам, я выпустил нитку и пошел себе наугад по лесу. В ведущих знаках я уже не нуждался. А им… им было за чем идти и куда возвращаться.

Я шел и думал о том, что жизнь более жестокая, чем химеры. Она оплодотворяется противоположностями и движется противоречиями. Как-то зимой ловили мы с отцом на дальних потоках хариусов, а огниво потерялось, и губка из трутника намокла. И он учил меня зажигать огонь льдом. Тоненькой прозрачной льдинкой ловил солнечный луч — и сухой мох начинал тлеть. И нам в ледяных горах было чем согреться. Благодаря холодному льду… Нет в мире чисто белого и чисто черного, студеного и теплого, сладкого и горького, доброго и плохого. Все размыто в жизни, растворено, как горсть соли в кадушке кипятка… И я не осуждал Ружену. Я не обвинитель никому, ибо и сам виновник. Я не судья, ибо и сам подлежу осуждению…

Когда в первый день в Лембергском университете доктор Гакет устроил экзамен моему «дикому действию», я сказал, что так это понимаю, так обучен преданиями пращуров… Что старость начинается с ног, болезни зарождаются в голове, а смерть выходит из сердца — от чувства вины. Вот это нас и убивает, неразумных, не способных познать Божью милость. Ведь даже Он не судит нас, а судит нам, как сказано в Символе Веры… Когда я это говорил пану профессору, тот, ранее снисходительно улыбающийся, сразу стал серьезнее и спешно начал что-то записывать в маленькой книжонке.

Я не осуждал ее и себя не судил. Разве можно ругать птицу, сбившуюся с пути по дороге в теплые края?!

Напоследок я обернулся и еще раз посмотрел на ту удивительную гестиню. Это дерево почему-то меня дразнило более всего. Почему? Какие тревожные догадки будило? Я ревностно просеивал мысли, но объяснения так и не нашел.

На привале я разбудил Алексу и велел ему, как ветер, бежать им навстречу.

«Не я тебя посылаю, а сама судьба. Ежели Эмешка тебя узнает и уйдет с тобой, то будет твоей, а ты ее».

Так оно и произошло, ибо иначе и быть не могло.

В Угле я зашел к нотариусу и сказал:

«Отправьте гонца к ишпану с такой вестью: девушки, которые исчезли в Мукачеве в течение года, нашлись».

«Матица небесная! — ойкнул чиновник. — Я слышал про ту беду. Как же они нашлись? Где?»

«Бог знает! Появились, и все тут. Сами не помнят, где блуждали…»

«Чудеса! Да что стоим… надобно снарядить их доставку в Мукачево».

«Не надо, — остановил я его. — Сами дойдут. Как пришли, так и вернутся».

Так должно было быть. Следовало еще связать оборванные нитки химер и смотать их в клубок целости. Обязаны были вернуться на свой путь, а на нем — познать самих себя и найти свой Дом.