Тонкая струйка вина стекла у нее из угла рта по подбородку. Аристотель с криком вскочил на ноги.
— Тебе плохо! Ты выпила яд! Марилла… мы тут сидим, а ты умираешь!
— Цикута! — вскричал я и, обежав вокруг стола, подскочил к женщине, которая сползла с кресла. Я встряхнул ее. Ничего. Я ущипнул ее за голень. Она даже не заметила.
— Да, цикута, — тихо проговорила Марилла. — Скоро я замолчу навеки. Прежде чем начать рассказ, я растворила в кубке вина порцию конейона. Мои члены теряют чувствительность. Теперь мне никакие пытки не страшны.
— Как же я был слеп! Врачеватель, называется, потомок Асклепия! Как же я, старый дурень, пришел без Фокона! — в отчаянии закричал Аристотель. — О Стефан, беги за…
— Кажется, этот громила возвращается, — сказал я, заслышав тяжелую поступь. — А что если он на нас нападет? Мы сможем дать ему отпор?
— Перестань молоть чепуху. Впусти его.
Я открыл дверь, и в комнате появился верзила-раб в железном ошейнике.
— Твоя хозяйка очень больна, — в смятении воскликнул я. — Прошу, беги скорее в Ахарны и приведи врача…
— И магистрата, — приказал Аристотель. — Срочно. Учитывая, какая Марилла хрупкая, яд может подействовать быстрее. Попроси врача или любого другого гражданина привести магистрата. Ее отравили. Если… ты боишься обращаться к таким людям, вот записка…
По счастью, мы не успели израсходовать все таблички, Аристотель взял одну и быстро набросал несколько слов.
— Ни один достойный ахарнянин не откажет тебе в помощи. Но прошу, поторопись! — взмолился он, и раб убежал.
— Врачи тут бессильны, — вздохнула Марилла. — Я умираю.
Меня снедает жажда скорой смерти,
Манит роса на лотосов листах,
Что Ахерона берега покрыли.
— Сколько ей осталось? — спросил я.
— Немного, — с гордостью отозвалась Марилла.
— Немного времени у нас есть, — ответил Аристотель. — А знаешь, Стефан, ведь существует противоядие. Помнишь, Феофраст рассказывал? На исцеление надеяться не приходится, но можно отсрочить конец, смягчив действие конейона.
— Ах, да, особый индийский перец, — сказал я, припоминая лекцию Феофраста о свойствах растений. — Тогда она сможет дать показания в суде.
Женщина устремила на нас умоляющий взгляд:
— Не хотите же вы продлить мою постылую жизнь! Молю, дайте мне умереть. Я рассказала все, что вы хотели знать.
Мы сидели молча, с нарастающим ужасом глядя на умирающую Мариллу, которая зевала, рыгала, а потом стиснула зубы, словно надеясь, что если ей удастся молча вынести муки, смерть не заставит долго себя ждать. Не знаю, сколько прошло времени. Марилла больше не могла сидеть прямо, не могла поднести чашку ко рту. Она бессильно повисла на ручках кресла, словно марионетка с перерезанными нитями.
— Давай положим ее, — наконец сказал Аристотель.
Я соорудил некое подобие постели из двух кресел и старой подушки (разумеется, нечего было и думать о том, чтобы использовать зловонный тюфяк, валяющийся перед домом), а Аристотель с удивившей меня нежностью перенес умирающую на это импровизированное ложе. Мы подтащили печку, надеясь, что это хоть немного согреет трясущуюся в смертном ознобе женщину. Ее дыхание становилось все более и более прерывистым. Воздух был пропитан стойким крысиным запахом. После того как мы уложили Мариллу, меня вырвало в уголке.
— Холодно. Мне холодно, — сказала она. Аристотель подвинул к ней жаровню и подбросил туда угля. — Я больше не чувствую ног, — прошептала женщина и в полной неподвижности стала ждать конца.
Послышался шум. Кто-то приближался. Наконец-то! Еще шаги, потом свет. Кто-то шел сюда с факелом!
— Хвала Асклепию… хотя нет, в данном случае это не совсем уместно. Но слава богам, хоть кто-то идет, — проговорил Аристотель. Дверь распахнулась, в комнату вошел раб, а за ним — мужчина средних лет, гражданин, судя по одежде и бороде.
— Вы искали врача? — спросил он. — Тут по соседству есть один, я за ним послал. Но раб говорит, вы хотели, чтобы пришел ахарнянин и магистрат. Я сам — чиновник в этом деме и сведущ в медицине.
— Вы-то нам и нужны, — сказал Аристотель. — Эта женщина выпила яд. Попробовать вызвать у нее рвоту я не осмелился. Боюсь, мы опоздали.
— Почему она выпила яд?
— Потому что она убила Ортобула Афинского, а потом — Эргокла, также гражданина Афин.
Мужчина вошел и снял плащ. Увидев, что он решил остаться, Сикон открыл дверь и растворился в ночи — видимо, побежал за врачом. Ахарнянин взглянул на хрупкую фигурку, растянувшуюся на самодельном ложе. На его лице отразилось искреннее изумление:
Читать дальше