Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители

Воображение Пауэрскорта мигом нарисовало арену Колизея и комптонского убийцу, вволю крушащего ненавистных англиканцев мечом, копьем и трезубцем, наслаждаясь муками умирающих и потоками обагряющей песок крови.

— Простите, Уильям, задумался. Я полагаю, действительно нужно сопроводить римских джентльменов до Комптона, ни на минуту не теряя их из вида. — Мелькнуло, что троица прелатов, будто Отец, Сын и Святой Дух, хотя с распределением ролей тут было бы довольно сложно.

Пауэрскорт объяснил Маккензи план намеченного на Пасху возвращения Комптона в католичество, разгадку секретных поездок на мессы и то, что страшные убийства, по всей видимости, были связаны с несогласием некоторых лиц, посвященных в заговор.

Маккензи внимательно все выслушал. Затем, подняв лицо, тихо проговорил: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят» [58] Слова, произнесенные распятым на кресте Иисусом (Евангелие от Луки, 23, 24). .

На обратном пути в Комптон Пауэрскорт почти все время смотрел в окно, ведя дискуссию с самим собой. Когда, при каких чрезвычайных обстоятельствах позволительно нарушить закон? Не есть ли это сейчас его прямой долг ввиду непосредственной угрозы порядку и собственности, да и самой жизни людей? Можно ли преступить некие юридические нормы Британии ради защиты юридически столь же твердо определенных гражданских прав многих и многих британцев? Поезд свернул на юго-запад. Пауэрскорт мысленно перебирал моменты, когда перед лицом непоправимой беды приходится действовать вопреки параграфу. Небеса знают, что в Индии им с Джонни Фицджеральдом неоднократно случалось идти на подобные нарушения. И как всегда, столкнувшись с изначально неразрешимой философской или юридической проблемой, мысли сами собой изменили направление.

Пауэрскорт задумался о том, куда он повезет Люси, когда все это кончится. Решил — в Санкт-Петербург. В этот построенный на воде город, отделанный по-европейски, дабы совершенно изменить культуру русской знати. В город, который был возведен как великий социальный эксперимент, призванный коренным образом переделать национальное сознание. Вспомнился Зимний дворец и прочие громадные петербургские дворцы, с таким количеством комнат, что порой сами владельцы не успевали за всю жизнь заглянуть в каждую, и с обилием покорных нищих слуг, подносящих к хозяйскому обеду по восемь блюд изысканной французской кухни.

На полу в гостиной Ферфилд-парка была разложена большая карта графства, и Джонни Фицджеральд сосредоточенно изучал схему комптонских железнодорожных линий. Леди Люси сидела у камина, все еще бледная, но уже не столь слабая, как при отъезде мужа. Пауэрскорт нежно поцеловал ее и весело взглянул на карту Джонни.

— Для тебя, Фрэнсис, на каминной полке два письма, — сообщил друг. — Оба из Лондона.

— Вижу, что задал я тебе задачку, Джонни.

— Угу, — отозвался Фицджеральд. — Когда ты попросил узнать насчет экстренных поездов в канун юбилея и наказал мне постараться на случай взрывов, я сообразил, что у тебя на уме. Взорвав подъездные пути, мы задержим, не допустим сюда составы с толпами гостей, стало быть, здорово сократим размах зловредной римской затеи. Так сказать, не позволим вылить из бутылки все вино. Я выяснил про поезда, наметил по карте подходящие пункты. Если не помешать, прибывшие в канун Пасхи паломники заполнят все городские гостиницы, все окрестные пансионы и летние деревенские коттеджи. Хоть не сезон, но в Комптоне на Пасху не останется ни одной свободной каморки.

— Нет, Джонни, — помрачнев, сказал Пауэрскорт, — хватит нам взрывать рельсы. Достаточно мы повозились с динамитом в свое время. Я по дороге сюда много думал об этом. — Он подошел к сидевшей Люси и обнял ее за плечи. — Допустим, поезда мы остановим, но весть о возвращении старой веры нам не остановить. Католики здешнего кафедрального собора наверняка заранее постарались широко распространить столь радостную новость. Возможно, подготовлены и триумфальные сообщения в церквях. Возможно, в самом Риме сотрудники Коллегии пропаганды готовы объявить о падении цитадели еретического англиканства. И даже если мы предупредим людей, нас могут не послушать или неправильно понять. Я не хочу брать на душу гибель невинных богомольцев, чье единственное преступление — согласие или даже желание участвовать в пасхальной мессе. Я не люблю высоких слов, но нам, призванным раскрывать и пресекать злодейство, негоже по ночам тайком устраивать диверсии.