Дэвид Дикинсон - Смерть в адвокатской мантии

— Что ж вы сразу не сказали? — проворчал рыжебородый, и не думая менять гнев на милость. — Заходите. Я думал, снова счета — у вас такой вид. Доконали уже этими проклятыми счетами!

Он провел их наверх, в просторную гостиную, за окнами которой текла Темза и виднелся мост Хаммерсмит. На большом мольберте стоял почти законченный портрет светской красавицы в полный рост. Пауэрскорту показалось, что недописанным осталось только кружево манжет.

Коротыш с ненавистью поглядел на холст.

— Замучила меня эта дамочка, — подойдя вплотную к мольберту, он впился мрачным взглядом в запястья модели. — Прогресс! Заладили свое — прогресс! Дурацкое электричество светит днем и ночью! Чертовы автомобили давят людей! — Схватив кисть, он стал нерешительно тыкать ею в холст. — Проклятый телефон, чтобы кредитор тебя душил, не вылезая из своего дурацкого офиса! Идиотские фотокамеры, ладно, они уже давно, но их же делают все лучше и лучше! Скоро наши портреты будут никому не нужны! Эти чертовы обезьяны со своими дорогущими фотокамерами прикончат наше ремесло!

Художник засопел, изучая неподдающуюся манжету. Пауэрскорт хотел было заговорить, но не тут-то было.

— Прогресс? Какой прогресс? — Натаниэль Стоун, продолжая свою пламенную речь, с горечью плюнул в горящий камин, и тот зашипел в тон хозяину. — Три-четыре века назад, — кивнул он на мольберт, — любой дурак написал бы эти манжеты. Два года, даже год назад и я мог это сделать, а в свои двадцать пять написал бы их с закрытыми глазами. Но теперь я на это не способен! У меня прогресса нет! Я качусь вниз!

Всплеск эмоций был слишком бурным, чтобы можно было поверить в его искренность. Видимо, художник преследовал определенную цель.

— Мистер Стоун, — твердо заявил Пауэрскорт, — вы несправедливы к себе. Ваша репутация в лондонских артистических кругах не была бы столь высокой, если бы вы утратили свой талант. — На самом деле он не знал о репутации маэстро Стоуна ровным счетом ничего, но чувствовал, что должен польстить его болезненному честолюбию. — Конечно же, всему виной счета. Они лишают человека возможности писать, способности владеть кистью. Они занимают все его мысли…

Уголком глаза Пауэрскорт видел, что Эдвард осторожно подает ему какие-то знаки, ритмично потирая левую ладонь большим пальцем правой руки. Юноша повторял этот жест снова и снова. Что он имеет в виду? Натаниэль Стоун уже набрал в грудь воздуха для следующей тирады, как Пауэрскорт вдруг понял: Эдвард «считал банкноты».

— Однако, мистер Стоун, — быстро проговорил детектив, — быть может, аванс за портрет мистера Донтси хотя бы на время решит ваши проблемы? — Он порылся в бумажнике. — Например, тридцать фунтов, а, мистер Стоун? Это вам поможет?

Стоун уставился на банкноты так, словно увидел оазис в пустыне, а Пауэрскорт задумался: откуда у художника столь серьезные финансовые затруднения? Портретист он отличный, и гонорары его наверняка высоки. Приходится кормить супругу с целым батальоном маленьких Стоунов? Или же существует несколько миссис Стоун?

Художник быстро спрятал тридцать фунтов в задний карман, однако они почему-то не улучшили ему настроение.

— Проклятые манжеты! Адские кружева! — продолжал он злобно бормотать, снимая с мольберта женский портрет. — Ну почему я не заставил эту чертову бабу надеть длинные перчатки? С перчатками я справился бы даже сейчас! — Он понес портрет к двери, бросив через плечо: — Подождите минутку. Притащу вам вашего Донтси.

Пауэрскорт и Эдвард с улыбкой переглянулись.

За стеной что-то рухнуло.

— О Боже! — раздалось оттуда. — Венгерский посол! При полном параде, с этим проклятым трансильванским мехом! Его надо было доделать три месяца назад!

Послышался скрежет, как будто по полу передвигали что-то тяжелое, а потом исполненный боли вопль:

— О-о! Епископ Рочестера! Прошло четыре месяца, а я так и не покончил с его посохом!

По-видимому, Стоун, как Леонардо да Винчи, никогда не дописывал свои произведения, и задняя комната служила хранилищем незаконченных шедевров.

— О нет, Боже мой, нет! — продолжал причитать художник. — Супруга члена кабинета министров! Это было так давно, что я даже забыл ее фамилию!

Раздался такой грохот, словно упали сразу несколько картин.

— Куда ж подевался чертов адвокат? А это еще кто? А? Боже! Знаменитый дирижер! Мне никогда не передать блик на его дирижерской палочке! Так, еще кто-то? Ну-ка… — снова сопение, снова скрежет выдвигаемого подрамника, — нет-нет, это не он, не может быть, ради всего святого, только не он! Что, все-таки ты? Ты! Проклятый директор Английского банка, я должен был сдать тебя восемь месяцев назад, а ты еще здесь!