Дэвид Дикинсон - Смерть в адвокатской мантии

— А почему этому бедняге отрубили голову? — спросила Сара.

— Венецианский дож — правитель конституционный. Как наш английский король Эдуард. Власть его ограниченна. Но дож Фальеро хотел отменить конституцию и стать тираном. Придворные раскрыли его интриги. Ему отрубили голову. У Байрона есть стихи об этом. Байрону нравились кровавые сюжеты. Живописец, видимо, читал его стихи. Сам он тоже любил изображать трагические сцены. Может, даже больше, чем Байрон.

От такой длинной речи у Эдварда на лбу выступили капельки пота. Сара даже забеспокоилась, не повредит ли такая разговорчивость его здоровью.

— Теперь посмотрим что-нибудь более мирное о той же Венеции.

И Эдвард направился в гостиную, где висели два огромных холста Каналетто с видами на канал Джудекка. Первое изображало панораму от устья канала в сторону здания Таможни и церкви Сан Джорджо Маджоре, шедевра Палладио, второе — от ступеней этой церкви к устью. Сияла зеленоватая вода, по голубому небу тянулись пушистые облачка, крытые гондолы перевозили купцов и тюки товаров, куда-то уплывали парусники, на причалах группы венецианцев обсуждали свои дела. Великие символы Венеции, Дворец дожей и большой барочный купол собора Санта Мария делла Салюте, служили своеобразными ориентирами. И такой безмятежный покой излучали оба пейзажа, словно Венеция веками жила в добром согласии со всем миром и так будет вечно.

Сара осторожно тронула Эдварда за локоть.

— Как красиво! — восхищенно вздохнула она. — Мне захотелось побывать в Венеции. А вам?

Он кивнул.

— Какой-то богатый англичанин купил эти полотна Каналетто и привез их домой, словно фотографии с курорта, только цветные, — сказал он.

Эдвард надеялся, что Сара не догадается, почему он показывает ей ту или иную картину. Пожелай она остановиться перед Ватто или Грёзом, он просто растерялся бы. Сейчас он подвел ее к Фрагонару.

— «Качели», — тихо пояснил Эдвард. — Фрагонар. Французский живописец восемнадцатого века.

На фоне густой, пышной листвы взлетала на качелях юная кокетка, вся в волнах розового шелка. Качели раскачивал стоящий позади, в тени пожилой джентльмен — видимо, супруг. А несколько поодаль, скрытый кустами от глаз мужа, тянул руку к чаровнице молодой кавалер с цветком в петлице нарядного камзола. Качели, взлетая, открывали взору ножки дамы. Соскользнувшая туфелька парила в воздухе.

— Эдвард! — хихикнула Сара. — Вы поглядите, куда смотрит тот молодой человек! Неужели вы так же легкомысленны, как эта озорная барышня? Могли бы показать мне что-нибудь более приличное!

— Напрасный упрек, Сара, — улыбнулся в ответ Эдвард. — Мне кажется, здесь нет легкомыслия. Скорее, мечта, игра воображения.

Поднявшись на второй этаж, они оказались в мире фантазий Франсуа Буше. В нем не было места законам притяжения и реальности, времени и пространства. Обнаженные боги мчались по небу на колеснице, богини рассыпали пунцовые розы среди облаков. Художнику не было резона одевать своих героев, и детали туалета он использовал лишь ради живописного эффекта. Множество прелестных пухлых ангелочков шаловливо прыгали в облаках или водили хороводы на морской пене. Повсюду царило обнаженное женское тело. В композиции «Суд Париса» художник изобразил богинь в разных ракурсах. На полотнах Буше нагие красавицы резвились на волнах, богиня любви Венера ласкала своего супруга Вулкана, бога огня и оружейника богов. Суровые языческие мифы поэтов оживали на полотнах, переливающихся розово-голубыми и прозрачно-зелеными тонами, на этих очаровательных фантазиях в стиле рококо.

— Боже ты мой, — ахнула Сара, — какое чудо! Я не решилась бы признаться в этом маме, но, Эдвард, мне все так нравится, очень нравится. А тут есть другие его картины?

Эдвард улыбнулся.

— Нет. Думаю, их можно найти в Национальной галерее. А Буше здесь действительно великолепный.

Сара задержалась перед холстами, изображающими восход и закат солнца.

— У Буше был солидный покровитель, — шепотом комментировал Эдвард, — мадам де Помпадур, официальная возлюбленная какого-то из Людовиков. В конце жизни художник кормился тем, что рисовал картоны для королевской фабрики гобеленов.

— Куда мы теперь, Эдвард?

Постепенно направляясь к выходу, они миновали несколько сумрачных полотен Ван Дейка, великолепный парадный портрет Гейнсборо, роскошный пейзаж Рубенса и наконец остановились перед картиной Халса — изображением молодого человека с закрученными усами в широкополой черной шляпе с поднятыми полями. Уже в семнадцатом столетии живописцы демонстрировали разнообразную манеру письма: тесно-серый шейный платок, сборки гофрированного воротника и узорное кружево белевших из-под обшлагов расшитой куртки манжет были написаны виртуозно. На губах молодого человека играла неясная улыбка, словно его веселил некий забавный секрет, известный лишь ему и портретисту. Казалось, он позировал Халсу буквально вчера.