Вера Юдина - Анатом

Завтра же выгоню этого пройдоху! — подумал про себя Иштван, заранее зная, что никогда не сделает этого в память об отце, хотя это желание в последнее время возникало у него довольно часто. Когда родители Иштвана погибли при крушении поезда, Иштван распустил всех слуг. Только Оскар не пожелал уйти. Старик так привык к барскому дому, что считал его своим. У него не было родственников, не было друзей, и Иштван решил, что будет жестоко вот так выгнать несчастного старика на улицу. Позже он не раз пожалел о своем решении, но все же имел к своему преданному слуге очень трепетные, почти сыновья чувства, поэтому Оскар Демидович, до сих пор служил в особняке.

— Вам нельзя здесь находиться. — строго сказал Иштван и сняв пальто бросил его на спинку кресла.

— Почему? — совершенно искренне удивилась Катя. — вы ждете кого-то другого?

Иштван включил свет, и девушка недовольно поморщилась.

— Выключите! Выключите немедленно! — махнула она ручкой. — А впрочем… Мне все равно. Я пришла поговорить с вами.

— Поговорить? О чем? — искренне удивился Иштван.

Эта девушка начинала пугать его своей непредсказуемостью. Одному только богу было известно, что за мысли могут кроиться в ее маленькой, прелестной головке.

— Вы поступили очень не хорошо, когда бросили меня одну на том балу.

— У меня были на то причины, — спокойно ответил Иштван.

Он забыл, что накануне, уже собирался войти за княжной следом, может быть даже пригласить ее еще на один танец, попытаться разъяснить случившуюся между ними сцену, но ему помешал случай. А после этого он даже не вспоминал об этом.

— К тому же, вы сами просили меня не тревожить вас. — неожиданно вспомнил он.

Катя недовольно фыркнула и вернулась к музицированию. Вновь ее пальцы запорхали по клавишам, извлекая из старого, уже казалось изжившего свой век инструмента божественную мелодию. На этот раз она играла Моцарта. Неожиданно музыка стихла, и Катя резко обернулась. В ее глазах стояли слезы.

— Вы меня очень обидели. — неожиданно выпалила она.

— Чем же? Позвольте узнать?

— Своей холодностью. Я открыла вам душу, дала надежду.

— Вы Екатерина Дмитриевна, простите заранее мне мою дерзость, в моих глазах маленький, капризный ребенок. Желающий достичь недостижимого.

Катя фыркнула, но ни капельки не обиделась, а наоборот даже вся просияла самой очаровательной улыбкой.

— Вы ведь не считали меня ребенком, когда целовали, господин сыщик. Не так ли? — лукаво подметила она.

— Я думаю вам, Ваше высочество, нужно уйти, — тихо сказал Иштван. — В столь позднее время, девушке вашего положения не возможно находиться в доме холостого мужчины, к тому же без сопровождения. Это безрассудство.

— Кто это решил? Вы, господин сыщик?

— Таковы правила приличия, Екатерина Дмитриевна. — официально ответил Иштван.

— Меня мало волнуют какие-то там правила. Все это слишком банально и старо. Вы ведь читали Анну Каренину?

— При чем тут это?

— Вы читали, — сама себе ответила Катя, — Я видела у вас эту книжку на столике. Вы считаете, что ее любовь не заслуживает уважения, только лишь потому, что она была замужем? Вы вероятно считаете ее низкой и недостойной вашего внимания женщиной. Но в моих глазах она святая. Она сумела вопреки всему остаться верной своему сердцу. Не предать любовь, а упиваться ей и жить. Да, господин сыщик, она умела любить, умела жить. А такие как вы убили ее своими правилами!

Катя говорила эмоционально, вероятно свежи были еще ее впечатления от прочтенной книги.

Иштван невольно усмехнулся.

— Но вы Екатерина Дмитриевна не Каренина, а я, не знаю к счастию ли нет, не Вронский.

— Мы те, кем являемся на самом деле, — задумчиво произнесла Катя, — и те, кем хотели бы быть.

Иштван сдался. Он выпрямился в струну, по старой армейской привычке и строго посмотрел на Катю.

— Я не собираюсь обсуждать с вами такие вольные темы. — сухо предупредил он.

— Отчего же? Хотя… Напрасно. Это очень занимательная тема, для молодой девушки и отважного офицера. Вы не считаете?

Иштван замер в удивлении. Она явно кокетничала с ним. Эта девочка, совсем невинная в своих познаниях жизни открыто флиртовала с ним, с боевым офицером, с человеком строгой военной закалки. Все это казалось ему таким трогательным. Он любил ее, но любил любовью другой, не так как в свете любят женщин. Он любил ее любовью созидательной, душевной, трепетной. Знать, что она есть на свете, знать, что о ней все его мысли, этого ему было достаточно. И вот она сидит у него дома. Одна, в полной темноте, играет на пианино и ведет взрослые речи.