Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды

Кудеяров помолчал, переваривая услышанное, поднял глаза на Икрамова.

— Но вы ведь, князь, когда-то любили мадемуазель.

— Оставим это за скобками, — ответил тот. — Но если вдруг увидите мадемуазель, передайте — я крайне обеспокоен ее судьбой.

Бессмертная холодно наблюдала, как Глазков возится на кухне, готовя кофе. Когда он поставил на стол поднос с чашками, сахарницей и стал разливать напиток, она кивнула на стул:

— Присядьте.

Катенька попыталась заняться столом вместо него, но Табба распорядилась:

— Не мешай… Ступай в другую комнату. — И, когда прислуга ушла, обратилась к Глазкову: — Скажите, Илья, я могу вам доверять?

— Вполне, — удивился тот. — А чем вызван вопрос?

— Вы кому-нибудь говорили, что я живу у вас?

— Только одному господину… Бывшему артисту.

— Зачем?

— Он вас любит так же, как и я.

— И что?

— Я не смогу гарантировать, что полностью обеспечу вашу безопасность.

— А он сможет?

— Он грезит вами.

Табба неторопливо отпила кофе, с усмешкой заметила:

— Нет ничего опаснее, когда кто-то кем-то грезит. Такие предают в первую очередь.

— Я желал как лучше. Он в любой миг может прийти на помощь.

Бывшая прима поставила чашку на стол.

— Значит, так, в самое ближайшее время я съезжаю от вас.

— Куда?

— Пока не решила.

— Я постараюсь найти что-либо подходящее.

— И снова сдадите меня?

— Позвольте оправдать ваше доверие, сударыня!

Бессмертная поискала глазами прислугу, позвала:

— Катенька! — И, когда та вошла, объяснила: — Мы отсюда съезжаем. Попроси Антона, чтобы он вместе с Ильей подыскал подходящее место.

— Какой-нибудь отель?

— Нет, только не в отель. Такое место, чтоб нас не видела и не знала ни одна собака!

Очную ставку старпома и капитана «Ярославля» проводили Конюшев и Фадеев. Ильичев выглядел хуже некуда — истощенный, тяжело дышащий, постоянно кашляющий и из-за боли в спине едва сидящий на табуретке.

Капитан Углов был бледен, собран, бесстрастен. Смотрел на своего старшего помощника с искренним участием. Не выдержал, спросил:

— За что ж вы его так?

— Что? — оторвался от бумаг Фадеев.

— За какие провинности так истязаете человека?

— За какие провинности? — судебный пристав отодвинул бумаги, встал из-за стола. — Совесть… Есть такое понятие. Вот совесть его и истязает.

— Я полагаю, что перед вами кристально честный человек!

— А вы?

— Что — я?

— Вы также кристально честный господин?

— Вы в этом сомневаетесь?

— Весьма серьезно. Иначе вы бы не находились в этой комнате.

— У вас есть основания для моего задержания?

— Весьма весомые… Сколько, говорите, лет вы знаете господина Ильичева?

— Более пятнадцати.

— Получается, не менее пятнадцати ходок на Сахалин?

— Примерно.

— Теперь подсчитаем… Если один каторжанин на пароходе — это, условно, сто рублей. А если трое — триста. За двадцать лет сколько вы умудрились заработать?

Капитан молчал.

— Сонька и ее подельники сколько вам принесли?

— Вы, господин, шьете к жилетке рукава! — огрызнулся Валерий Петрович. — У вас нет никаких доказательств.

— Доказательство перед вами, капитан, — вмешался Конюшев, показав на старпома. — Если хватит мудрости и мужества, выслушайте своего помощника.

Старпома вдруг стал душить кашель, он согнулся на табуретке чуть ли не пополам и все никак не мог успокоиться.

Наконец Ильичев разогнулся, поднял на капитана глаза.

— Не выдержал, Валерий Петрович, — произнес слабым голосом. — Били как раз по почкам, и не выдержал. Прости меня, Христа ради, — неожиданно он медленно сполз с табуретки, встал на колени. — Слаб я оказался, капитан. Не телом — душой. Предал… Зря ты мне во всем доверялся. Прости… — Он стал плакать.

Фадеев подошел к двери, позвал:

— Конвойный!

В комнату протиснулся коренастый надсмотрщик. Пристав распорядился:

— Распорядись отправить арестованного в госпиталь!

— Слушаюсь, ваше благородие!

Ильичева увели, Конюшев подошел к Углову.

— Кто и сколько заплатил за переброску Соньки с шоблой на материк?

Углов молчал.

— Поручик Гончаров?

Капитан по-прежнему не отвечал.

— Сколько он выложил?

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Разъясню, — следователь бросил взгляд на Фадеева, тот согласно кивнул. — Ваш старпом не жилец. Отбиты все почки… А вас мы отпускаем.

— Как? — не понял Валерий Петрович.