Валерио Манфреди - Оракул мертвых

Влассос подвинул к себе поближе винтовку и вытянулся в спальнике.

— Ну, если кто-нибудь сюда подойдет, пастух он там или нет, я на всякий случай поджарю его, как треску. Это место мне не нравится.

Свист ветра, казалось, вдруг утих, и ворчание грома вдалеке прекратилось, но в этой внезапной тишине с вершины горы раздался чужеродный звук, похожий на мелодию флейты: сладкая, щемящая музыка, проникавшая в скалистые ущелья, разливавшаяся по высохшим лугам, лизала ветви деревьев.

Влассос подскочил и сел:

— Это что за черт?

Караманлис тоже напряг слух, сначала он не смог объяснить себе столь странное явление, а потом, по мере того как музыка становилась громче и сильнее, ему словно во сне представилось, как он идет по коридору в подвале полиции десять лет назад и слышит эту песнь гордости и отчаяния, проникавшую через массивную дверь камеры.

— Я знаю, что это такое, — сказал он. — Я уже слышал эту заунывную песню… Это вызов: он хочет дать нам понять, что он здесь и ждет нас.

— Господи, я иду наверх и…

— Не двигайся! Пусть играет. Потом он запляшет, а ритм будем отбивать мы, как только прибудет остальная часть оркестра.

Остальная часть оркестра пешком поднималась во мраке по восточному склону горы, собираясь явиться в назначенное место и окружить всю вершину, заблокировав главные тропы.

Их было пятеро, с автоматами Калашникова, одетых в темное, в традиционных штанах и с поясом на талии по обычаю южных курдов. Вероятно, они происходили из Джезиреха, граничащего с Ираком. Они двигались вперед медленной и верной походкой горцев, чтобы до рассвета встретиться в назначенном месте с двумя иностранцами. Перебравшись через отрог скалы, глава отряда поднял руку, останавливая колонну, и указал на что-то впереди, в нескольких десятках метров.

Похоже было на лагерь, но около костра сидел один-единственный человек. Глава отряда подошел к нему и заглянул в лицо: голову незнакомца покрывал капюшон, но виднелись волосы и борода, темная кожа и голубые глаза, жесткие, пронзительные. Костюм его напоминал одежду крестьян высокогорья, а на коленях перед собой он держал странный предмет.

— Не позднее ли время года, крестьянин, — спросил его курд, — не слишком ли поздний час, чтобы работать таким инструментом? — Он повернулся в сторону гор. — Дует сильный ветер, но я не вижу здесь умолоченного зерна, которое нужно было бы веять.

Глаза незнакомца загорелись.

— Ты прав, пешмерга, [38] Так называются боевики курдских вооруженных формирований, буквально: идущие на смерть. я здесь подругой причине. Возвращайся назад со своими людьми, друг, ступай с миром. Сегодня плохая ночь… — Он снова заглянул курду в лицо, в глазах его танцевали отблески пламени. — Я здесь не для того, чтобы отделять зерна от мякины этим предметом, который ты считаешь лопатой для веяния, а для того, чтобы рассеивать души по ветру, если угодно… — И он опустил голову.

— Прости, отец, — проговорил курдский воин, — но на той горе нас ждет хорошая жатва, и ты должен пропустить нас. — Он положил руку на рукоять автомата.

Мишель, устроившийся в своем укрытии чуть выше по горе, услышал, как ружейный выстрел эхом разнесся по долине, а потом еще один, и еще, а затем прозвучала яростная автоматная очередь, но ему не удалось определить, сколько их было и где изначальный звук, где — эхо, безумно множившееся среди ущелий и утесов вдоль голых склонов Немрут-Дага.

Сержант Влассос, тоже услышав выстрелы, снова подскочил в своем спальнике, схватившись за винтовку:

— Господи! А это что за музыка?

Караманлис не знал что и подумать.

— Спокойно, сержант. В горах полно контрабандистов, и иногда они вступают в перестрелку с отрядами армии, или это пастухи, которые воруют друг у друга овец. Вот, слышишь? Все закончилось.

В горах снова повисла тишина.

— Странное место, друг мой. А теперь давай попробуем немного поспать. Завтра мы обделаем наше дельце и перестанем о нем думать. В субботу уже можно будет поесть вкусного фасолевого супа на Плаке и выпить молодой рецины.

— Да, — сказал Влассос, — я об этом не подумал: ведь уже почти настало время молодой рецины.

Норман и Мирей прибыли в Эски-Кахту вскоре после полуночи, на новой машине, «шевроле-блейзер», на который обменяли свой «пежо» в агентстве по прокату в Кайзери. Начался дождь, и пыльные улицы Эски-Кахты превратились в блестящие потоки. Громкоговоритель на башне минарета передавал приглашение на последнюю молитву дня, и пение муэдзина словно плач растекалось среди дождя.