Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Сокрытие информации считается преступлением, — напомнил я ему.

— Анна, сударь, — сказал он после паузы, продолжавшейся несколько мгновений. — Анна Ростова.

— Она сообщила вам свое имя, пока Копка отсутствовал? — спросил я.

Большие руки Люблинского нервно заметались по куртке. Он стал лихорадочно поправлять пуговицы, одергивать воротник, скатывать и снова раскатывать шапку. Наконец он взглянул на меня и кивнул.

— И почему она это сделала? Каким образом вам удалось завоевать ее доверие?

Люблинский залился краской.

— Не знаю, сударь, — ответил он. — Я… то есть я подумал, что я ей понравился.

То, что столь уродливый мужчина способен воспользоваться обещанием любовных утех от женщины, настолько экстравагантной, чтобы ему их предложить, вовсе не показалось мне чем-то совершенно невероятным. Я даже почти ощутил сочувствие к нему.

— Только по этой причине?

На лице Люблинского появилось выражение боли. Из всех омерзительных подробностей, которым несть числа в моей истории, изуродованное болезнью лицо Люблинского чаще всего тревожит мой сон и является мне в кошмарах. Его взгляд метался по комнате, рот открывался и закрывался, подобно рту карпа, повисшего на грязном крючке.

— Жалость, сударь. Она мне сказала, что ее единственный ребенок умер от оспы. Она хорошо понимала, что пришлось мне вынести. Вот и вся причина.

Я долго и пристально всматривался в Люблинского. В комнате воцарилась мертвая тишина. Слышно было только его тяжелое дыхание.

— И все-таки расскажите подробнее, что сказала вам та женщина, — попросил я, уже приготовившись услышать отвратительные подробности их соития.

Прежде чем ответить. Люблинский поковырял ногтем в дырке у себя на щеке, и оттуда потекла кровь. Вслед за этим из него потоком полилась злоба, словно внутри внезапно прорвало какую-то до сей поры довольно прочную дамбу.

— Она сказала мне, что его убил дьявол.

— Дьявол, — механически повторил я.

— Она видела его когти, сударь.

— Вы их тоже видели? — спросил я, сделав вид, что мне ничего не известно.

— Нет, сударь. Я вообще ничего не видел. Я осмотрел труп. И ничего не нашел. Ни ран, ни оружия. «Только сам Сатана мог совершить подобное», — сказала она.

— Значит, вы ничего не нашли, но ей поверили. Почему вы не включили перечисленные подробности в письменное донесение? — спросил я.

Люблинский молчал. Вместо ответа жуткая дрожь сотрясла все его тело. Я ничего не мог понять. Что за страшная битва велась у него в душе? И что за чудовищный невидимый враг схватил его за горло?

— Она сказала… что… поможет мне, сударь, — выдавил он наконец.

— Повитуха, Люблинский? Чем же повитуха могла вам помочь?

Он поднес руку к изборожденному шрамами и оспинами лицу.

— Она пообещала меня исцелить. Я заразился болезнью в Польше. И должен был умереть, но не умер. И очень жалею о том. У меня была девчонка в Хельмо. Я был с ней обручен. Она бросила меня, как только увидела мое лицо. И это было только начало. Товарищи по полку стали избегать меня. Обзывали меня Сыном Сатаны. И так длится уже пять лет. Пять лет, сударь! Анна пообещала меня спасти. Она поклялась, что кожа у меня будет, как у младенца на попке, и я ей поверил. Она была первой женщиной… — он снова судорожно глотнул воздуха, — которая за все пять лет взглянула на меня. Я отправил ее восвояси, прежде чем Копка вернулся. У меня был ее адрес…

— И все-таки об одном вы не сказали. А если уж быть совсем точным, о двух, — перебил его я. — Что видела Анна Ростова такого, чего не видели вы? И каким образом она собиралась исцелить вас? Вам грозит тюремное заключение за неисполнение своих обязанностей, имейте в виду.

Люблинский не нуждался ни в предупреждениях, ни в угрозах.

— У меня такое же лицо, как и год назад, — произнес он с возмущением в голосе, приближаясь к свету. Казалось, он почти гордится тем надругательствам, которое совершила над ним Природа. — Анна пообещала, что дьявол прекратит мои страдания. Поэтому он и оставил коготь.

Я изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Значит, вы все-таки его видели, не так ли?

Люблинский ничего не ответил и весь сжался.

— Не ухудшайте свое положение, — предупредил я. — Опишите этот… коготь.

— Нечто длинное, напоминающее заостренную кость, — произнес он наконец. — Коготь Люцифера. Он обладает огромной силой. Поэтому она извлекла его из тела.

— Силой, Люблинский? Какую силу вы имеете в виду?