Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Они якобинцы, — настаивал я. — Французские шпионы.

Женщина заморгала, не ожидая такой эмоциональности с моей стороны.

— Я уж и не знаю, что на вас нашло, сударь! — воскликнула она. — Готова поклясться, что они честные люди!

— Они вместе с вами и вашим мужем составили заговор, фрау Тотц, — продолжал я. — Именно поэтому и был убит Морик.

— Но это неправда, сударь, — захныкала она. — Неправда. Моему Ульриху нравилось то, что произошло во Франции, не буду скрывать. А кому бы не понравилось? Революция случилась там потому, что французы больше не могли терпеть своего ужасного короля. Он ведь у них был совсем не похож на нашего достойного государя — короля Фридриха, уважающего граждан и дарующего им справедливые законы. И французские идеи совсем не так уж и страшны, сударь. Свобода, Равенство, Брат…

— Мы сейчас ведем речь не об идеях, — прервал я ее. — Существует заговор, направленный против правительства, фрау Тотц.

— Заговор, сударь? — снова заскулила она, подняв руки к небесам и качая головой, словно не в состоянии поверить моим словам. — И это вам тоже Морик сказал?

— Я уже говорил вам, что видел Морика в комнате, расположенной как раз напротив моего окна через двор. Утром вы сказали, что подобное невозможно. Тем не менее в той самой комнате, где я его видел, жандармы обнаружили кипу подрывных материалов.

— Но ведь там просто что-то вроде склада, сударь! — воскликнула фрау Тотц. — Я вам не рассказала о нем раньше, потому что не хотела беспокоить вас по поводу глупостей, которыми была забита голова мальчишки.

— Мальчишка мертв! — закричал я. — И убит он именно из-за этих глупостей!

— Мы все пользовались той кладовой, сударь, — в отчаянии простонала она. — Мы все. Я, мой муж, Морик. Да, и Морик тоже, сударь! Мы относили туда сломанную мебель, складывали там салфетки, скатерти и вещи, которые забывали постояльцы. Мы никогда ничего не выбрасывали на тот случай, если они вдруг вернутся и спросят о своих вещах. Что бы вы там ни нашли, сударь, если оно не используется в хозяйстве, значит, оно и не наше. Могу вам поклясться.

— Штадтсхен, скажите, где точно были обнаружены подрывные материалы?

— Они были хорошо запрятаны в чемодане под несколькими одеялами, сударь, — подтвердил офицер.

— Эти бумаги не наши, сударь, — запротестовала Герда Тотц. — Я их вообще никогда не видела. А что касается Морика, я взяла его только, чтобы он помогал моей сестре. У него ведь было с головой не в порядке. А от убийств он совсем ума лишился. Конечно, вполне возможно, ему казалось, что убийца прячется у нас в доме, но ведь вы так не думаете, сударь? Вы не можете так думать, герр Стиффениис. Все последние месяцы мы с Ульрихом так же боялись появляться на улице, как и все другие ни в чем не повинные граждане нашего города. Нам трудновато приходилось, у нас сильно упали доходы. С тех пор как того мужчину нашли мертвым у причала, постояльцев поубавилось.

Все это она выплеснула на меня единым потоком и с такой быстротой, что я с трудом успевал за ней записывать. Подлая женщина, несомненно, лгала, но чтобы предъявить обвинение ей и ее мужу, необходимо было сломить ее сопротивление.

— Лжи, которую вы сейчас произнесли, вполне достаточно, чтобы вас осудить, — заявил я, бросив на фрау Тотц холодный и презрительный взгляд.

Передо мной сидела не домовитая, хотя, пожалуй, и слишком любопытная хозяйка, которую я повстречал в гостинице в момент приезда туда, а совершенно другая Герда Тотц — злобная и преступная. Это впечатление усугублялось фальшивой улыбкой, которая казалась приклеенной к ее физиономии. От омерзения у меня даже мурашки побежали по спине. Ее обвиняли в убийстве, тем не менее она продолжала улыбаться, так, словно улыбка была ее главным, испытанным и хорошо себя зарекомендовавшим орудием защиты. Она неотвязно преследует меня и по сей день.

— Вы собираетесь подвергнуть меня пытке, сударь?

Я застыл.

Она что, прочла мои мысли или сумела таким образом истолковать злобное выражение у меня на лице? Хотя король Фридрих Вильгельм III формально запретил применение пыток, королевский указ не смог положить им конец. Карл Хайнц Штарбайнциг, видный прусский юрист, недавно опубликовал трактат в защиту пыток, где требовал их возвращения в судебную практику. Его сочинение было с одобрением встречено при дворе.

«Пытка отличается быстротой и дешевизной , — писал он. — Она воплощает в себе два основных принципа современного государства: экономичность и эффективность».