Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— В высшей степени необычное чувство юмора, — неуверенно пробормотал Кох.

Даже не взглянув на него, я почувствовал, что он покраснел.

А что, если Тифферха убили сторонники Наполеона в Кенигсберге? Конечно, мужчина может хранить подобные игрушки в тайне от жены и служанки, но с друзьями-то он обязательно поделится. А с друзьями в такие опасные времена, как нынешние, нужно обходиться с большой осторожностью. С начала революции во Франции многие граждане Пруссии успели растерять свой патриотизм.

— Насколько сильны профранцузские симпатии в городе, сержант?

Перед тем как ответить, Кох задумчиво погладил подбородок.

— Из-за политических событий последних месяцев Пруссия оказалась в изоляции. У нас очень немного союзников, и Бонапарт стремится к тому, чтобы у нас их совсем не осталось. И тогда он, вне всякого сомнения, нанесет удар. И у него, конечно же, есть сторонники в Кенигсберге. У него они есть по всей Европе… — Он замолчал и взглянул на меня: — Неужели, сударь, вы действительно полагаете, что какой-то фанатик убил господина Тифферха за его непристойности в отношении императора Франции? А как тогда объяснить шрамы на теле нотариуса?

— Не знаю, — ответил я с тяжелым вздохом. — Не вижу никакой связи. В отчетах Рункена нет упоминаний о следах побоев на телах других убитых, но, по-видимому, он все-таки полагал, что у убийств была политическая причина. Он подозревал, что за всеми этими преступлениями скрывается какой-то заговор, хотя и не мог сказать, какой точно. А все, что мы обнаружили здесь, — добавил я, указывая на материалы, собранные в буфете, — ведет нас в том же направлении.

И тут в комнату проник солнечный луч. Подобно пучку света, пронзающему тьму внутри «камеры-обскуры», луч на мгновение задержался на связке, завернутой в темно-лиловый шелк и лежавшей в глубине нижней полки. Не исключая того, что она может преподнести нам еще один из посмертных фокусов господина Тифферха, я осторожно извлек сверток и протянул Коху, чтобы тот смог осмотреть его. Он оказался длинным и толстым, словно датская острая сырокопченая колбаса.

Положив сверток на стол нотариуса, мы с предельной осторожностью развернули его. В течение нескольких мгновений мы в полном молчании смотрели на его содержимое, не веря собственным глазам.

— Да, здесь, наверное, мы и найдем объяснение того, почему Тифферх спускался к завтраку с выражением боли на лице, — заметил я.

— Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного, — произнес Кох глухим голосом.

Я поднял плетку из темной кожи и помахал ею в воздухе. Три длинных «хвоста» с заостренными концами взвились вверх зловещим каскадом.

— Теперь по крайней мере нам известно, что явилось причиной ран на теле Тифферха, Кох. Старые рубцы, новые шрамы…

После увиденного Кох не без труда обрел способность говорить.

— Вы думаете, сударь, он делал это сам себе?

— Без сомнения, — ответил я. — Но для того ли, чтобы наказать себя за грехи, или как источник сексуального удовлетворения, вряд ли мы сможем теперь выяснить определенно. Возможно, для того и другого одновременно.

— Неужели нечто подобное могло существовать в Кенигсберге? — По выражению шока на честном, простом лице Коха было ясно, что он очутился в совершенно новом для него и страшном измерении. — Я слышал, что во Франции чем-то таким занимаются. В Париже. Но здесь, в Пруссии?

— Положите все туда, где оно лежало, — сказал я, наблюдая за тем, как сержант раскладывает осмотренные нами вещи по полкам буфета.

Он обращался с ними так, словно они могли оставить у него на пальцах несмываемые следы. И дверцу буфета Кох закрыл со вздохом облегчения.

Когда мы уходили, Агнета Зюстерих готовилась кормить свою хозяйку. Фрау Тифферх сидела на стуле с высокой прямой спинкой. На ней не было вуали, а на коленях лежала белая салфетка. На круглом белом одутловатом лице отсутствовало какое-либо выражение, бледно-голубые глаза, устремленные на чашку с овсяной кашей, казались пустыми и мертвыми.

— Надеюсь, вы нашли то, что поможет вам поймать убийцу господина Тифферха, — прошипела через плечо старуха. Это было первое проявление сочувствия к хозяину с ее стороны за все время нашего пребывания в доме. — Вы знаете, где находится парадная дверь. Кашка для нашей дамы — единственное святое в жизни. Она не станет меня дожидаться.

Выйдя на улицу, я почувствовал, как меня серым покрывалом окутывает мрачная депрессия. Какая судьба уготована фрау Тифферх без мужа? Какое будущее ждет беспомощную женщину в обществе злобной служанки в пустом доме? А с другой стороны, какова участь самой Агнеты Зюстерих? Пиетистка, вынужденная жить в католическом семействе, которое она считает пристанищем идолопоклонников и которое ненавидит. Рано или поздно она обязательно обнаружит тайны, которые хранит буфет ее хозяина. Сделает ли отвратительное открытие ее менее внимательной к хозяйке и вызовет ли еще большую неприязнь к покойному хозяину? Продолжит ли она ходить за больной фрау Тифферх? А если нет, то кто будет этим заниматься? Человек или люди, убившие Иеронимуса Тифферха, принесли страшное горе в дом нотариуса. Сколько же несчастий породили убийства, которые я ныне расследую? Сколько проблем вызвали на свет смерти Яна Коннена, Паулы Анны Бруннер и Иоганна Готфрида Хаазе? А сколько проблем, возможно, с их уходом тоже ушли в небытие? По собственному опыту я знал, сколько трагедий в жизни близких тебе людей может вызвать один лишь легкомысленный поступок.