Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Подобная возможность Штадтсхену даже в голову не приходила.

— Но сударь! — вновь запротестовал он. — Убийца действует только внутри городских стен. Поэтому я подумал…

— Вы подумали?

Я с едким сарказмом передразнил его, однако отчаянная логика Штадтсхена заронила мне в сердце искру надежды. Мартин Лямпе никогда не совершал убийств за пределами города. И тем не менее Белефест — пригород, где он жил. Не может ли он прятаться где-то неподалеку от своего дома или в лесу за ним? Я ведь меньше часа тому назад видел следы на снегу на тропинке, что ведет из деревушки в Кенигсберг. И его жена подтвердила, что они принадлежат ему. Возможно, Лямпе убил еще кого-то по пути из города домой? Или его самого разорвали на части после убийства сержанта Коха?

— Тело все еще в Крепости?

— Да, сударь, в Крепости. — Штадтсхен, казалось, стал выше ростом, отвечая на вопрос. В отличие от всех предыдущих этот вопрос не был спровоцирован гневом, и в нем не было намека на обвинение. Массивная грудь офицера расправилась, спина выпрямилась, одутловатая физиономия расслабилась, и на ней вновь появилось характерное для него выражение надменной самоуверенности. — Мы можем туда пройти прямо сейчас, сударь. Если вы пожелаете, конечно, герр Стиффениис, — добавил он с осторожностью.

— Ведите, — приказал я.

На первом этаже, неподалеку от главных ворот, Штадтсхен снял со стены горящий факел и протянул его мне. Второй взял и себе, открыл узкую стрельчатую дверь, и мы начали спускаться по винтовой лестнице, которая вела в подземную тюрьму и в лабиринт под Крепостью. Я уже побывал там в ночь прибытия в Кенигсберг в компании сержанта Коха. Тогда мы встретились в подвале с некромантом и слушали его оживленную беседу с безжизненными останками убитого.

На сей раз я намеревался провести чисто фактический осмотр тела.

В самом низу мы повернули направо и вошли в узкий туннель, вырубленный когда-то в далеком прошлом прямо в коренной породе. Неровные стены были скользкими от сырости и покрыты зеленым мхом. Груды поломанных стульев, столов, кроватей, вонючих матрацев, брошенные здесь, гнили и обрастали плесенью. Валялись здесь и кучи старых ржавых нагрудников с двуглавым орлом. Вышедшие из употребления мушкеты с раструбом выстроились вдоль стен, словно окаменевшие цветы иных эпох. Каждый предмет, казалось, злобно пытался сбить нас с ног, загородить дорогу или грохнуться на нас сверху и похоронить заживо. Горящий факел спас нас от перечисленных опасностей, но его пламя вряд ли могло защитить нас от царившего здесь поистине могильного холода.

— Мы находимся в неприступных внутренностях Земли, сударь, — провозгласил Штадтсхен с предельной серьезностью. — Здесь обитали предки нынешних жителей Кенигсберга задолго до того, как появился этот город, до того, как люди начали строить дома.

Невозможно было представить, что какое-то человеческое существо могло там выжить. Холод пронизывал. Казалось, он проникал сквозь кожу до самых костей. Тяжелая шерстяная одежда, которая меня все-таки согревала, несмотря на мороз, сырой туман и ледяные ветры, дувшие в Кенигсберге со времени моего приезда, была совершенно бесполезна в этих жутких пещерах. Иногда у меня складывалось впечатление, что на мне вообще нет никакой одежды. Обычно я не против холода. Прохладное зимнее утро, иней на траве, яркое солнце, чистый воздух — одно из истинных наслаждений, которые дарует нам природа. Но отчаянный холод подземелья угнетающе действовал на меня. Я еще ребенком боялся запаха органического распада и сырости. Каждый год в день смерти моего дедушки отец открывал дверцу фамильного склепа и вел туда всю семью и прислугу помолиться за упокоение душ наших предков. И мне запах тления был известен с самых ранних лет. И часто, ох, как часто задавался я страшным вопросом, а не обречены ли души моих умерших пращуров навеки вдыхать этот аромат телесного гниения.

Взмахнув факелом, Штадтсхен повернулся ко мне.

— Вот мы и пришли, — сказал он, касаясь тяжелой железной двери. Создавалось впечатление, что он снова полностью овладел собой. Возможно, он надеялся, что, увидев результаты его усердия, я пересмотрю мнение о нем. — Может быть, здесь и холодно, герр поверенный, но труп долго все равно не протянет. Сырость сделает свое дело. Вначале начнется гниение, затем появятся крысы…

— Могу себе представить, — резко прервал я его.

Мне не хватало только полного каталога ужасов для довершения моего угнетенного настроения.