Николь Апсон - Печаль на двоих

— Только потому, что я сидела за решеткой, сразу надо думать на меня? — сердито проговорила Люси, но в ее вызывающем тоне не было искренности.

— Вы взяли эти вещи?

Люси опустила глаза.

— И другие вещи тоже? Шарф и деньги?

— Да. — Люси подняла глаза, и в них промелькнула паника. — Что же теперь со мной будет, мисс? Мне снова идти в тюрьму?

— Нет, не обязательно. Полиции, конечно, придется об этом сообщить, но если вы будете со мной откровенны, я приложу все усилия, чтобы вам помочь. Скажите мне, почему вы взяли все эти вещи? Ни одна из них не была особенно ценной, для чего же подвергать риску свою свободу?

Люси пожала плечами.

— Мне это, мисс, трудно объяснить. Я и сама-то толком не знаю, почему их взяла, но девочка на той фотографии так была похожа на мою. Я знаю, красть нехорошо, но мне так хотелось иметь что-нибудь напоминающее мою дочь, что-нибудь, что я могла бы сохранить. — Она посмотрела на Селию: Люси отчаянно хотелось, чтобы та ее поняла. — У этих женщин… у них есть дети, у них есть кого любить, а кому-то там досталась моя дочь, и я хотела хоть что-то получить взамен. С ней я чувствовала себя человеком. Она была единственным существом, которое во мне нуждалось, только из-за нее я и думала, что тоже могу для кого-то сделать что-то стоящее.

Люси заплакала, и Селия подошла и села рядом с ней, злясь на себя, что до этой минуты даже не замечала, насколько расстроена была девушка.

— Почему же вы отдали ее, если были к ней так привязаны? — мягко спросила она.

— Мне, мисс, казалось, что у меня просто нет выбора. Все говорили, что так будет лучше, и я поддалась на их уговоры. Наверное, поскольку я уже сидела в тюрьме, мои слова звучат глупо, но меня беспокоило, что обо мне подумают люди и как это скажется на судьбе дочери. Да что говорить, — добавила она, явно пытаясь убедить саму себя, — как я могла позаботиться о маленьком ребенке?

«Действительно, как она могла о нем позаботься?» — подумала Селия.

— А как насчет ее отца? Неужели он не мог помочь хотя бы деньгами?

Люси фыркнула.

— Он не признавал ее за свою дочь. Так ему велела его семья. Его родственники сказали: это лишь ее слово против твоего, а кто поверит преступнице?

— А ваша семья?

— О, моя мать мне тут же поверила. Она заявила, что я дважды опозорила нашу семью и что с тюремным сроком она ничего поделать не может, а вот с ребенком быстро разобралась бы. И мать ничего не рассказала моему отцу. По ее словам, если бы отец обо всем узнал, его бы это прикончило. И он до сих пор не знает, что у него есть внучка. — Люси вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Может, и к лучшему. Он всех этих мучений не заслужил.

— И вы тоже.

— Разве? А мать моя считает по-другому. Она говорит, что все эти беды у меня из-за моей собственной слабости, и, наверно, она права. В тюрьме ты делаешь то, что тебе велят, но для меня это не было в новинку. Я так делала всю свою жизнь. Из-за этого у меня и ребенок, из-за этого я и отказалась от ребенка — я слишком слаба, чтобы спорить. Я мечтала, что в последнюю минуту кто-нибудь явится и спасет меня от разлуки с моей дочерью, но что толку мечтать? В тюрьму позвали какую-то женщину, и она все организовала. Она все время торопилась: все скорей и скорей, точно боялась, что я передумаю. Я ненавидела ее за то, что она забирала у меня ребенка, да еще и наживалась на этом.

— Я предполагаю, Люси, что эта женщина просто хотела помочь. Она выполняла свою работу, как и все мы, — делала то, что, по ее понятиям, необходимо. Обвинять посредника проще всего, но это не была ее вина.

— Знаю, знаю. И наказать-то я хотела саму себя. Вы, мисс, наверно, подумаете, что я злодейка, но я чуть ли не хотела, чтобы ребенок мой умер. Так мне, мол, и надо.

Селия знала, что тот, кто сам через это не прошел, не мог ни понять, ни даже представить, какому бесчестью подвергалась незамужняя беременная женщина, и тем не менее слова Люси потрясли ее.

— Но вы ведь на самом деле не думаете, что было бы лучше, если бы ваш ребенок умер?

— Тогда я хотя бы знала, что случилось с дочкой. А теперь я не знаю, хорошо ей живется или плохо, богатая она или бедная, здоровая или больная. Я не знаю, как она выглядит, не знаю, что ей сказали обо мне — если ей вообще хоть что-нибудь сказали. А может быть, мисс, она умерла , и я этого просто не знаю.

Неопределенность, вероятно, одно из самых жестоких мучений, подумала Селия. Во время войны ей встречались женщины, которые, отдав когда-то сыновей на воспитание, каждый день пролистывали газеты, с ужасом думая о том, что их сын погиб в окопах. Подобное занятие было совершенно бесполезным: имен своих детей они не знали, но женщин это, похоже, не заботило, настолько сильно их мучила неизвестность. Люси потеряла дочь, и то, что ее девочка жила с кем-то другим, очевидно, ранило эту несчастную еще больнее. Но Люси пока не знала — а Селия ни за что не решилась бы ей об этом сказать, — что со временем ее мучения только усилятся, а чувство вины и муки совести не только не утихнут, а станут еще острее. И потому Селия лишь молча слушала Люси, догадываясь, что той редко выпадает возможность хоть с кем-то поговорить по душам.