Николь Апсон - Печаль на двоих

«Она описывает свою семейную жизнь почти так же, как ее муж», — подумал Фоллоуфилд.

— Но какое все это имеет отношение к Марджори Бейкер?

— Вы ведь вчера дежурили, когда мисс Бейкер заходила в клуб?

— Дежурила. Она принесла мисс Бэннерман пакет от Мотли.

— Сколько времени она там пробыла?

— Кажется, минут пятнадцать.

— А с кем еще она говорила?

— Там была мисс Сайз. Они явно знакомы. — По ее тону нетрудно было догадаться, что именно она думает о реабилитации заключенных. — И там, в вестибюле, леди Эшби, как всегда, выставила себя в самом лучшем свете.

— Каким же образом?

— Она, не стесняясь, сказала, что ждет не дождется своей примерки — если вы понимаете, что я имею в виду. И это, кажется, все… Да, еще Бейкер хотела повидаться с Люси Питерс, и я велела ей подождать на улице, пока у Питерс не начнется обеденный перерыв. У нас не принято, чтобы горничные в вестибюле общались с подружками.

— Так мисс Бейкер поговорила с мисс Питерс?

— Думаю, что да. Я потом видела, как мисс Бейкер ждала Люси в сквере на скамейке.

— И она в здании клуба больше никуда не заходила и больше ни с кем не разговаривала?

— Нет.

— И вчера вы видели ее только в это время?

Сильвия пристально посмотрела на Фоллоуфилда.

— Разумеется, только в это время.

— Тогда еще пару вопросов. Где вы были вчера между девятью вечера и полуночью?

— Здесь.

— И ваш муж может это подтвердить?

Она вдруг расхохоталась, но непонятно было — с презрением или облегчением.

— Ах вот оно что! Марджори Бейкер была одной из пассий моего мужа, верно, сержант? В этом-то все и дело. И пожалуйста, не занимайте оборонительную позицию. Ведь вы, мужчины, что бы ни случилось, друг за друга горой. Наверное, еще одно наследие войны. Что ж, Лайонел на самом деле может подтвердить: мы были дома вдвоем весь вечер. Мы слушали радио, легли спать часов в десять и за весь вечер сказали друг другу примерно по три слова. Вот вам и алиби, за которым вы сюда пришли.

Казалось, что Сильвия едва ли не жалеет, что у нее есть это алиби, и у Фоллоуфилда не было сомнений, что она говорит правду.

— В любом случае, — добавила Сильвия, — Лайонел не убийца. У него на это не хватит пороху.

— По своему роду деятельности вы, миссис Бишоп, имеете дело с множеством людей. Считаете ли вы, что в «Клубе Каудрей» есть кто-то, у кого хватило бы пороху это сделать?

— Думаю, такие там найдутся, и не одна, а несколько. Но я не представляю, чтобы швея, едва выпорхнувшая из «Холлоуэя», хоть у кого-нибудь из них могла вызвать такой прилив энтузиазма. А покопаться в грязи вы, сержант, не пробовали? Может, это кто-то из ее тюремных подружек? Вам неплохо было бы поговорить с Люси Питерс.

— Мы с ней поговорим, миссис Бишоп. А пока вы не могли бы сказать мне, что именно мисс Бейкер вчера оставила в клубе?

— Пакет с образцами материй и два письма — и то и другое для мисс Бэннерман.

— Два письма?

— Да.

— А адреса на конвертах были написаны от руки или напечатаны?

— Оба — написаны от руки, но не одним и тем же человеком. Один из них — весьма залихватским почерком и чернилами; другой — карандашом и самым обыденным почерком.

— Оба конверта прибыли от Мотли вместе с пакетом?

— Думаю, что да.

— Спасибо за помощь, миссис Бишоп. Не смею вас больше задерживать.

Пока она провожала его к двери, Фоллоуфилд успел мельком разглядеть одну из примыкавших к прихожей комнат, которой чета Бишоп явно пользовалась ежедневно. В центре комнаты стоял стол, на нем — пишущая машинка, а рядом с ней лежала пачка бумаги. Ничего больше Билл разглядеть не успел, так как дверь перед ним тут же захлопнулась.

— Симпатичная машинка, — как бы невзначай заметил он. — Много корреспонденции?

— Это моего мужа, — поспешно ответила Сильвия. — Он пользуется ею для работы. До свидания, сержант.

Люси сидела за угловым столиком в «Лайонсе» на Оксфорд-стрит и наблюдала за молоденькой женщиной, которая вынула из коляски малыша и усадила к себе на колени. Непонятно почему, но, куда бы Люси ни пошла, ей всюду попадались дети. Иногда она даже пристраивалась за женщиной с младенцем: а вдруг эта малышка — ее дочь? Обычно ей удавалось убедить себя, что подобное поведение всего лишь естественное желание узнать, что случилось с ее ребенком. Однако порой Люси казалось, что этого знания будет недостаточно: утолить ее неутешную печаль может только одно — она должна снова обнять свою дочь.

Люси никак не могла себе объяснить, почему ей теперь страстно и неуемно хотелось того, чего вначале не хотелось вовсе. Мало позора из-за ареста и заключения в тюрьму, тут еще обнаружилось, что она беременна, и с этой мучительной травмой ей уже было не совладать. Она скрывала новость сколько могла, притворяясь перед всеми, а особенно перед самой собой, что все у нее в порядке. За отрицанием последовал страх. Люси ничего не знала о родах и воспитании детей, посоветоваться ей тоже было не с кем, и потому она, окунувшись в неизбежный в тюрьме тяжелый физический труд, вопреки здравому смыслу надеялась на некое чудо, которое вырвет ее из этой ловушки. Но вскоре ее отношение к ребенку переменилось: оказавшись в полном одиночестве в самый сокрушительный период своей жизни, Люси вдруг стала полагаться на своего будущего младенца как на единственное существо, благодаря которому она чувствовала, что чего-то стоит, на своего единственного друга в жестоком и чуждом мире. Однако чувство это возникло слишком поздно — к тому времени Люси уже согласилась отдать ребенка на воспитание, и начатый процесс оформления нельзя было повернуть вспять. Чем дальше развивалась беременность, тем сильнее становился ее страх, что этот ребенок унаследует от нее лишь одно — неизбывное чувство одиночества.