Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана

— Федька?! Куда?! — нестройно заорали ему вслед товарищи.

Но Федька живо пропал за углом мавзолея. С бойким перестуком копыт хорошо отдохнувших коней он пронесся единственной известной ему улочкой, пролетел мимо невольничьего рынка и еще издали увидал Бориса: тот поднялся на ноги и стоял без оружия. Ворон погнал коней напрямую, заставляя шарахаться попадающихся на пути недавних зрителей опасного ристалища, и раньше Мещерина оказался возле того, кто невольно помог их освобождению из рабства. Подняв своего коня на дыбы, приостановился на месте.

— Садись! — злобно крикнул он Борису, словно тот был виноват перед ним за этот поступок, и, оставив ему вторую лошадь, тут же развернулся обратно.

Прежде чем Мещерин смог помешать, Борис запрыгнул в седло и, умело вдавив пятки в бока коня, дёрнув поводьями, заставил животное с места поскакать за Вороном. Действовал он почти неосознанно, из одной привычки к решительным поступкам, которую приобрёл за многие годы прежней жизни.

Отставая от казаков, Федька и Борис последними из беглецов проскочили сквозь разбитые ворота. Вслед им со стен цитадели полетели стрелы, прозвучали беспорядочные выстрелы нескольких кремневых ружей, один — из старой пушки, которая при этом разорвалась. Но тем, кто уносились по пыльной дороге от ворот цитадели, они не причинили никакого вреда.

На значительном расстоянии от города беглецы обогнали караван с товарами. Охранники каравана не могли понять, что произошло в цитадели, и верблюды с туго наполненными мешками в суматохе сгонялись ими с дороги, освобождали ее скачущим всадникам.

Вскоре Бухара осталась далеко позади. Только верхушки самых высоких минаретов еще виднелись за спинами беглецов. Борис стал замедлять бег своей лошади, отставать от казаков.

— Ты чего?! — Федька Ворон придержал взмыленного жеребца, на секунду обернулся взлохмаченной головой. — А-а, да чёрт с тобой!

Он отмахнулся от него рукой и погнался за своими товарищами. Когда все казаки пропали за краем земли, Борис остался один на всём протяжении видимой части этой дороги. Преследовать их — не преследовали. И он позволил коню перейти на шаг. Так и ехал до вечера, сам не зная, куда и зачем.

Было по-утреннему свежо. Ремесленникам и рабам, которые наспех латали развороченные пушечными ядрами городские ворота, некогда было обращать внимание на сбор отряда русского посланника. Их поторапливали хмурое настроение и грубые окрики стражников, которым пришлось провести тревожную ночь при охране этого участка цитадели. Как будто привлечённые стуком молотков и шумной вознёй у ворот, оттуда, где находился дворец эмира, появились двое пеших мужчин. Первым быстро шагал царский посол Пазухин, не отставал от него и слуга Алим.

Пазухин ещё от старого мавзолея увидел ярко-красные одежды стрельцов и Мещерина и поспешал к ним, зная настрой в отряде, постараться отбыть с прохладой.

— С эмиром не испортить бы отношений, — первое, что сказал Мещерин, когда посол был уже рядом.

Он лично поправил все подпруги двух лошадей, нагруженных походными мешками с поклажей, и посмотрел на ворота, на суету возле них, не скрывая, что озабочен последствиями недавних событий. Он не замечал, что посол выглядел оживленным.

— Эмир доволен, — Дольше не стал держать его в неведении Пазухин. — Узнал, каковы подаренные царём пушки в деле. — И пояснил. — Врагов у него много. А после вчерашнего происшествия слухи быстро разнесутся к соседним ханам. Он рассчитывает, многие из них теперь призадумаются, не решаться нападать на его владения.

Все стрельцы, казачий старшина-атаман с юным казачком и подьячий были готовы к отбытию. Вооружённые саблями и пищалями стрельцы уже уселись, устроились в сёдлах, посматривали на отряд воинов эмира в три десятка всадников, который подъезжал вдоль стены цитадели и должен был их сопроводить до развалин старинной крепости. Сытые и отдохнувшие несколько дней лошади заражались общим желанием отправляться в путь, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Дожидались только знака Мещерина.

— Странный у тебя путь, в Москву через Тобольск? Дела там какие? — Не получив ответа, Пазухин вздохнул, передал Мещерину запечатанное сургучом письмо, которое тот спрятал под кафтан на груди. — Остальное на словах объяснишь в боярской Думе. — В тихом голосе Пазухина проявились отголоски искренней грусти. — Мало людей берешь.