Наталья Александрова - Батумский связной

— Ну ты, Митрич, уж на всех зол. Эти-то, видно, только для передышки сюда присланы, раны залечить, а после опять на фронт…

— На фронт, на фронт! Я тебе, Антонов, вот что скажу, мне верный человек говорил, при кухне кашевар, а уж они-то все первые знают: сейчас приказ такой вышел от самых главных енералов: как красных в плен-то возьмут, им нарочно таку форму надевают, с мертвой-то головой. И погоны, и енблему-то эту мертвую так крепко пришивают, чтобы никак уж не отодрать было.

— А для чего ж такое, Митрич? — с уважительным интересом спросил Антонов.

— Дурья ты, Антонов, башка, как тебя от сохи-то взяли, так ты и не поумнел нисколько. Они же в этой форме к своим перебечь не могут, потому как красные таку Молодую гвардию в плен не берут, что корниловцев, что дроздовцев… Сразу расстреливают, к Духонину, говорят, в штаб. Вот пленным и приходится в той форме против своих воевать.

— Ой, Митрич, — недоверчиво пробасил Антонов, — может, я от сохи, да только ты-то тоже не больно учен. Ты погляди-то, как они идут, как выступают — какие же это красные? Самые что ни на есть корниловцы. И в личность видать: не наш брат, лапотник. Охвицерье…

— А все равно ты умных людей слушай, — стоял на своем Митрич. — Эти, может, и настоящие корниловцы, а есть и липовые, из красных понаделанные.

Тяжелая дверь захлопнулась за Борисом, и он оказался в душном полумраке. Камера была небольшая, но полностью набита людьми. Пахло потом и рвотой. Борис сделал шаг вперед, наступил на чьи-то ноги, хриплый бас обложил его матом. Окошко было маленькое, к тому же закрыто ставнями, так что ни свет, ни воздух сюда не проникали. Понемногу глаза привыкли к темноте, и призрачные фигуры обрели очертания. Борис прикоснулся к скользкой стене и пошел вдоль нее, ища свободное место. Каменный пол был такой грязный, что шаги звучали глухо. Борис нашел наконец свободное место и осторожно опустился рядом со стариком, одетым в лохмотья. По другую сторону бритый татарин искал в рубашке вшей и почесывался. В дальнем углу кто-то надсадно стонал, видимо, в бреду.

"Гиблое дело, — думал Борис, посасывая ранку на месте выбитого зуба. — Этот штабс-капитан, кокаинист ненормальный, теперь не отвяжется. С чего он взял, что я турецкий шпион? И всего-то в Феодосии я несколько дней, а уже в контрразведке сижу”.

Он осторожно нащупал в кармане пакетик, что сунул ему Аркадий Петрович. Ого, деньги — деникинские “колокола” [3] “Колоколами” или “колокольчиками” назывались выпущенные деникинским правительством рубли из-за изображенного на них Царь-колокола , — и ещё записка. В полумраке было не прочитать мелкие буквы.

Ладно, будем рассуждать логически. Горецкий не признался Борису, но несомненно его узнал. Не хотел, значит, при всех говорить, что они знакомы и что Борис никакой не турецкий шпион, а честный человек. Но денег дал, а в записке, несомненно, адрес. Деньги нужно использовать для побега, потому что если чертов штабс-капитан, как его… Карнович… так если он к вечеру кокаина нанюхается, то при следующем допросе убить, может, не убьет, а изувечит запросто. Сюда в тюрьму из контрразведки его вели те же два солдата. От двоих не уйти, и денег двоим не предложишь — они бросятся друг на друга. Значит, ежели к вечеру придет за ним один солдат, следовательно, это Горецкий посодействовал, и тогда можно попробовать.

Старик рядом зашевелился и шепотом забормотал молитву. Под его бормотанье Борис забылся тяжелым сном.

Двумя неделями ранее около очень респектабельного, очень закрытого, очень труднодоступного клуба на Риджен-стрит в Лондоне остановился сверкающий лаком и хромом автомобиль. Шофер в кожаной фуражке и очках-консервах выскочил первым и открыл дверцу своему пассажиру — безукоризненно одетому джентльмену невысокого роста, склонному к полноте и излучающему энергию, как шаровая молния. Энергичный джентльмен проскользнул в двери клуба с характерными ужимками человека, скрывающегося от прессы.

В дверях клуба энергичного джентльмена остановил швейцар Дженкинс, столь же респектабельный, как сам клуб, и непоколебимый, как Гибралтарская скала.

— Сэр, вас ждут? — спросил он энергичного джентльмена корректно, но непреклонно.

— Да, меня ждет мистер Солсбери, — ответил энергичный джентльмен без тени обиды или неудовольствия.

В этот миг Дженкинс разглядел и узнал посетителя. Как и полагается настоящему английскому швейцару, Дженкинс отнюдь не показал этого на своем лице, но голос его стал несколько теплее, в нем появились нотки подобострастия — разумеется, если настоящий английский швейцар знает, что это такое.