Нэнси Бильо - Крест и корона

— Он сказал, что вы необыкновенная, — продолжила посетительница.

— Джеффри преувеличивает, — устало сказала я. — Я самая обычная послушница.

Она принялась грызть ноготь. Я увидела, что все ее ногти были обкусаны до мяса. Поначалу сестра Беатрис показалась мне строптивой, но потом я увидела в ее глазах грусть.

— Вы обвиняете меня, сестра Джоанна? — спросила она. — Вы считаете, что все произошедшее в монастыре случилось по моей вине?

— Нет, я так не считаю.

Она кивнула, но обеспокоенное выражение не исчезло с ее лица.

— Я думаю, сестра Беатрис, — медленно сказала я, — что не стоит понапрасну тратить оставшееся нам драгоценное время на то, чтобы выискивать ошибки и понапрасну упрекать друг друга. Жизнь в Дартфордском монастыре так прекрасна. Мы должны наслаждаться ею, пока есть такая возможность.

Она поднялась с табурета:

— И все-таки в одном вы ошибаетесь, сестра Джоанна. Вы и в самом деле необыкновенная.

Я медленно, но верно выздоравливала. С помощью брата Эдмунда — и благодаря его невероятному терпению — я однажды утром смогла пройти по лазарету. На следующий день настоятельница сказала, что меня ждут в церкви.

Я воспряла духом. Я искренне верила в то, что сказала сестре Беатрис. До того самого дня, когда всем нам придется покинуть монастырь, мне хотелось истово молиться, совершать песнопения, искать восторженного единения с милосердным, мудрым и любящим Богом.

И сейчас, несмотря на слабость, я отправилась из лазарета в Дартфордскую церковь; с одной стороны меня поддерживала сестра Винифред, а с другой — сестра Агата. В церкви я опустилась на колени и предалась молитве. Хотя я пока и не могла двигаться быстро, но в тот день, и завтра, и послезавтра посещала все службы. Исповедовавшись, я почувствовала облегчение и благодарность: на душе у меня стало не так тяжело, как прежде. Брат Эдмунд наконец-то разрешил мне покинуть лазарет, сказав, что я уже могу ночевать в общей спальне. Я была рада снова лечь на свой тюфяк, хотя сердце мое и екнуло, когда я увидела пустое место у противоположной стены, где прежде размещалась сестра Кристина.

На следующий день я подошла к настоятельнице с вопросом:

— Успеем ли мы закончить гобелен сестры Елены до закрытия монастыря?

Она долго смотрела на меня и наконец ответила:

— Да, если вы возглавите работу, сестра Джоанна.

— У меня вряд ли получится, — возразила я, заливаясь краской.

— Никто, кроме вас, этого не сумеет, — твердо сказала она. — Сестра Джоанна, вы чрезвычайно одаренная послушница. Вы много читали, знаете латынь и математику, прекрасно вышиваете и музицируете, свободно владеете французским и испанским. — Она помедлила. — Я не говорила вам этого раньше, потому что боялась сделать вам больно, но моя предшественница Элизабет как-то раз сказала мне, что вы с вашими способностями и происхождением вполне сможете со временем стать настоятельницей. Она не один раз упоминала о ваших блестящих способностях.

Я удивилась и действительно слегка опечалилась… а еще была очень тронута.

— Спасибо. Приятно узнать, что настоятельница Элизабет была обо мне высокого мнения. И еще я рада, что вы тоже доверяете мне.

Я поклонилась и отправилась на поиски сестры Винифред. Та пришла в восторг, узнав, что нам разрешено продолжить работу над гобеленом.

На следующее утро мы с ней открыли гобеленную, которая была заперта со времени смерти сестры Елены. Станок и все остальное покрылось пылью. Нам пришлось потратить немало сил на то, чтобы привести оборудование в порядок, потом я внимательно изучила все шелковые нитки в корзинке, которая так и осталась стоять на полу, когда сестра Елена внезапно заболела.

Мы с братом Эдмундом видели оба гобелена Говардов, однако это не помогло нам в поисках. Теперь было ясно, что сестра Елена ничего не слышала о спрятанной короне. А вот о туннелях под монастырем ей, вероятно, было известно, и уж совершенно точно она знала о развратном поведении лорда Честера. В мифах о Дафне и Персефоне рассказывалось о невинных девушках, которых преследовали или даже погубили мужчины. На гобелене, иллюстрирующем историю Дафны, сестра Елена зашла очень далеко: она не побоялась сообщить миру о том, что случилось в Дартфорде, изобразив шелковыми нитями лицо сестры Беатрис и поместив в углу полотна настоятельницу Элизабет, воплотив ее черты в образе родителя, пытающегося спасти дочь. После убийства лорда Честера начальница гобеленной, видимо, догадалась, что это дело рук сестры Кристины: вот чем и объяснялось то возбужденное состояние, в котором она пребывала. Разумеется, в этой связи она не могла не вспомнить свою старую работу, на которой были изображены плеяды.