Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Жуков спросил:

— Ваше благородие, а кто такой Клейгельс?

Дежурный расхохотался:

— Ну, братец, ты точно деревенский. Николай Васильевич Клейгельс — генерал-адъютант и наш градоначальник. Да не бойся, генерала ты и не увидишь, тебя направят к начальнику отряда.

…В тот же день и решилась судьба Жукова, он стал полицейским фотографом с жалованьем двести рублей в месяц и казенной квартирой. Нам с ним еще предстоит встретиться и при весьма любопытных обстоятельствах.

Итак, Жуков все переснял, убрал аппаратуру, подозвал полицейского извозчика и отбыл проявлять, закреплять, промывать и печатать.

Торжествующий Джунковский отправился прямиком к министру Маклакову. Он доложил о вербовке важного осведомителя.

Министр, выслушав Джунковского, покачал головой.

— Ну и Соколов! — и с восхищением произнес простонародную поговорку: — На ходу подметки режет. Одно слово — гений сыска. Как Толстой в литературе.

— Да, супруга фон Лауница агент наиважнейший. — Смягчил, сколько смог, свой хриплый, командный голос. — Хорошо бы ее деятельность поощрить. Преподнести, скажем, бриллиантовую брошь от Фаберже.

Министр был человеком прижимистым. Он сложил губы в трубочку, промурлыкал мотивчик из «Аскольдовой могилы» и наконец возразил:

— Не рано ли? Муж заметит подношение, допытается до правды, отправит ее в Берлин. И тогда — прощай, важный осведомитель!

— Он ее любит и раболепно поклоняется.

— То есть делает все возможное, чтобы охладить к себе супругу.

Джунковский продолжал:

— Мы ведем на эту семейку плановую разработку. Среди слуг есть наш осведомитель. От него известно, что Вера Аркадьевна поколачивает своего высокопоставленного муженька. Она заставляет делать его столь неприлично-унизительные вещи, что говорить стыдно.

Маклаков сделал еще одну попытку:

— Но Вера Аркадьевна богата. Ею движет любовь. Она стала агентом из страсти к Соколову.

Джунковский выложил последний, самый главный козырь:

— Любая женщина мало отличается от папуаса: любит все блестящее и желательно — дорогое.

Министр сдался. Вместо просимых полторы тысячи рублей он решил дать тысячу. Но когда пришел кассир, решил еще удержать немного для казны:

— Оформите и передайте Владимиру Федоровичу из секретных сумм девятьсот пятьдесят рублей.

Джунковский не выдержал, расхохотался.

Маклаков покраснел:

— Я не для себя, для казны экономлю! Кстати, очень одобряю, что вы, Владимир Федорович, отказались от охраны. Бог милостив, сохранит вас для России, а четверым бездельникам больше не надо жалованье платить. Пусть в городовые идут.

В тот же день Соколов простился с Верой Аркадьевной. Глядя в ее полные нежности глазищи, внушительно произнес:

— Никаких самостоятельных шагов не предпринимать! О наших встречах никому ни слова.

— Граф, не держи меня за дурочку. — С любовью глядела в его лицо. — Ох и потешил ты меня сегодня — до гробовой доски помнить буду. Я для тебя, милый, сделаю все, что ты захочешь.

— Мне надо съездить дня на два в Москву, и я вернусь к тебе, дорогая. Я очень буду скучать…

Но граф в сроках ошибся. Не зря народ молвит: «Человек предполагает, а Господь располагает».

Путь из новой столицы в старую был привычным и даже приятным.

Это в былые времена, когда наши прабабушки носили кринолины, гадали о снах по Мартыну Задеке, прадедушки победителями вернулись после войны с Наполеоном и за ночь проигрывали в карты деревеньку с двумя сотнями крепостных душ, — в те романтические годы дорога в шестьсот девяносто восемь верст с четвертью была сущей каторгой. Несколько суток приходилось томиться в громоздком дилижансе или трястись, обдуваемому всеми ветрами, в немыслимой коляске.

За сомнительную радость получить место внутри дилижанса приходилось платить сто рубликов ассигнациями — деньги немалые даже для лиц состоятельных. При этом билет следовало приобрести загодя, а накануне отъезда следовало явиться в контору дилижансов, сдать паспорт и свидетельство полиции, что к выезду пассажира препятствий не имеется.

Замечательный монарх и талантливый созидатель Николай I, оболганный потомками, соединил обе столицы железнодорожной ветвью. И жизнь путешествующих россиян сразу изменилась к лучшему.

Теперь нарядные мужчины и дамы, расположившись в удобных, отделанных кожей и деревом купе, с жуткой скоростью, семьдесят верст в час, неслись к Белокаменной. В уютных вагонах был разлит яркий электрический свет, царила чистота, тепло и довольство.