Дарья Плещеева - Число Приапа

Полищук посмотрел на Тоню – понимает ли она, о чем речь? Тоня чуть заметно кивнула и послала глазами неслышный сигнал: не перебивать старого чудака. Следователь этот сигнал принял.

– Но если его прошлое станет известно – это будет тем событием в скандале, которое погубит господина Батлера, – продолжал Хинценберг. – Весь мир знает о латышских легионерах, весь мир знает, что латышский легион – это формирование, входившее в СС. Тирумс тоже был легионером и пошел туда добровольно. Много чего он там натворил… А сейчас он жив, сидит в загородном доме и развлекается тем, что возится с украденными коллекциями покойного Павулса. Думаю, я был прав, и коллекции выехали из Вентспилса последним пароходом, а вот Павулс остался в курляндской земле, мир его праху. Кто-то из внуков или даже правнуков сделал деду игрушку – отсканировал и поместил в Интернете репродукции украденных картин. Бедный ребенок не знал, что делать этого нельзя, а Тирумс, я думаю, плохо понял, что это за новомодная игрушка – Интернет, и у него в голове не возникло связи между экранчиком на столе, на котором видна картинка, и всем прочим миром. У меня она тоже не сразу возникла.

– И у меня, – признался Полищук. – Но все-таки, кто это – Тирумс? Вы были с ним знакомы?

Тоня и Хинценберг переглянулись.

– Я неправильный латыш, – сказал антиквар. – Я помню то, о чем помнить латышу в наше время не полагается. Я помню, что в годы советской оккупации у нас были прекрасные заводы и фабрики, а на всех заборах висели объявления «требуется, требуется, требуется»… Я помню то, о чем приказано забыть: о том, что латыши, не дожидаясь немецкой команды, убивали евреев, а потом, дождавшись наконец немецкой команды, убивали других латышей – тех, которые были в партизанских отрядах, и их близких. Моих братьев и моих родителей убили латыши. Один из них – Тирумс. Теперь понятно?

– У каждого народа есть свои сволочи, – ответил на это Полищук.

– Да. Так вот – Гунар Лиепа, гоняясь по Интернету за картинами с «приапами», набрел на ту, которая ему действительно была нужна. Он сообразил, что картина вывезена из Латвии, догадался, когда и как это случилось, набрал денег в долг и отправился в Канаду. Там он попытался шантажировать Батлера. Он угрожал опубликовать кое-какие истории из жизни старика Тирумса. Знал ли он подробности – большой вопрос, но парень здраво рассудил – тот, кто с его подачи начнет распутывать это дело, подробности найдет, и в большом количестве. Умнее всего было бы для Батлера просто отдать картину с «приапом», которую требовал Гунар, и убедиться, что шантажист улетел из Канады. Но ему было жаль расставаться с работой семнадцатого века таким нелепым образом. И он боялся говорить с отцом на эту тему. По крайней мере, так я объясняю его идею обменять картину на что-то другое и перевести стрелки, – про стрелки Хинценберг тоже сказал по-русски. – Ему это удалось. Видимо, он объяснил отцу, что три хорошие подписные работы тридцатых годов лучше, чем одна плохая неподписная семнадцатого века, и тот согласился на обмен. Когда Гунар Приеде узнал, что картина летит в Латвию, он, возможно, даже обрадовался. Он взял билет на тот же рейс, что и курьер, познакомился с девушкой, назвался Эриком… ну, остальное вы знаете.

– Ясно, – Полищук задумался. – Значит, эта парочка сейчас занимается в Канаде частным сыском.

– Не надо им мешать, – попросил антиквар. – Понимаете, они имеют право…

– Но ведь столько времени прошло.

– Именно столько, сколько требуется, чтобы что-то в тебе созрело… Вы оба молодые, вам трудно это понять – как можно после войны не вернуться из эвакуации домой. Проехать мимо дома. Когда до него – километров двадцать или тридцать – взять и проехать мимо… А я знаю. Я видел людей, которым сказали, что никого из родственников не осталось в живых. И они, приехавшие в Латвию в сорок пятом из Узбекистана, даже не заглянули в те маленькие латгальские и курляндские городки, они сразу отправились в Ригу. Они хотели начать новую жизнь, а о покойниках вспомнить потом – когда это получится уже почти безболезненно. Для этих двух «потом» настало только теперь. Я с ними об этом не говорил, только о Батлере и о Гунаре Лиепе, я их не видел, но я знаю, как все было. Видимо, они родственники. Может быть, двоюродные братья. Каким-то образом им удалось из Курляндии в июне сорок первого добежать до российской границы. С ними был кто-то из старших – я думаю, женщина.

– Почему женщина? – удивилась Тоня.