Линдси Фэй - Прах и тень

Мы наконец покинули разваливающееся жилище миссис Куинн. Пахло порохом и сгоревшей древесиной. Мой друг сунул письмо во внутренний карман, и мы молча пошли назад в сторону Скарборо-стрит, где поднялись по шатким ступенькам в комнату Холмса.

Уже по первому взгляду детектива на адрес я понял: что-то сильно его встревожило, однако он, сохраняя нарочитое спокойствие, неторопливо изучил конверт и лишь потом вскрыл его. Взглянув на почерк, он тут же передал письмо мне и уселся на оранжевый ящик, прижав кончики пальцев к полузакрытым глазам.

— Прочитайте.

Послание, написанное крупным неровным почерком на четырех листах с одной стороны, содержало следующее:

Моя дорогая Лили!

Наверное, ты очень сердита за то, что я прятался от тебя все это время. Если бы я раскрыл причину своего молчания, ты, боюсь, вообще не захотела бы больше видеть своего брата. Как я скучаю по тебе, Питеру и малышам! Пожалуйста, ни в коем случае не говори детям об этом письме. Скажи лучше, что я снова отправился на войну. Как-нибудь объясни мое отсутствие. Даже после всего совершенного мною зла я не вынесу, если они станут бояться своего дяди. Мысль о том, что они запомнят меня таким, каким я хотел быть всегда, — ты ведь не скажешь им, Лили! — несет мне утешение. Возможно, это единственное, что у меня осталось.

Помнишь, в детстве я иногда бывал слегка не в себе. Однажды даже сильно ударил тебя, мою дорогую сестричку. Тебе было тогда шесть лет. Не забыла это? Губа кровоточила, и ты пряталась от меня, а после того как отец задал мне добрую трепку, я всякий свободный час проводил на скотном дворе: делал куклы из соломы, чтобы ты простила меня. Клялся, что никогда в жизни не впаду больше в такую ярость.

В Египте я знал одного парня, мы дружили. С ним-то кончилось благополучно, но после того случая все изменилось. И был еще один малый, который пытался обжулить меня в карты после нашего возвращения в Плимут. Я думал, опиум поможет унять мой нрав, но вскоре понял: не тут-то было! Ввязался в историю, о которой не хотел тебе рассказывать, — уж лучше бы мне отрезали руку! Но если ты когда-нибудь простишь меня и помянешь добрым словом, когда меня уже не будет, ты должна знать всю правду — я не в силах больше выносить этот обман! Как-то я шел с одной девушкой по проулку. Мы были вместе минут десять, не больше. Она злобно пошутила надо мной — женщина не вправе говорить мужчине такие вещи. Я был пьян и помню только, что черная ярость словно прожгла дыру мне в груди. Дьяволу было угодно, чтобы в моей руке оказался штык. Это произошло за считаные мгновения. Когда все было кончено, ее лицо казалось печальным. Я услышал звук приближающихся шагов и побежал со всех ног, пока не свалился в канаву, где и пролежал до утра. С тех пор я и телом, и душой пребываю в грязной канаве.

Я не заслуживаю радости увидеть тебя снова, да и ни одна девушка больше не станет доверять мне. Возможно, с тех пор как это случилось, я уже провел достаточно времени в аду, и Господь меня простит, а может быть, больше вообще ничего не будет — только тишина. Наверное, этого я и хочу больше всего.

Некоторое время мы молчали. Я не знал, о чем думает Холмс, но мои чувства были в полном смятении. Мы прочли ужасное признание; этот человек изведал кошмар душевных мук и угрызений совести. Но мы знали об этом убийстве много такого, о чем в письме не было ни слова. Мог ли Блэкстоун впасть в такое чудовищное исступление, что даже не помнил немыслимого числа колотых ран, нанесенных Марте Тэйбрам? Конечно, мнение сестры имело для него огромную важность. Но Блэкстоуну трудно верить: он сознался в убийстве, но не рассказал начистоту, как совершил его.

А где упоминание о прочих убийствах, если его больной рассудок вообще позволял держать их в памяти? Мой друг не упускал случая намекнуть, что, по его мнению, Блэкстоун и есть Джек Потрошитель. Настойчивое желание Холмса считать дело Тэйбрам первым звеном в череде убийств, его внимание к военной форме, терпимое отношение к маскараду, устроенному Данлеви, те недели, что он провел в Ист-Энде, — все это указывало на убежденность детектива в вине Блэкстоуна. Но если преступник именно он, закончатся ли на этом наши неприятности? Если все пять ужасных убийств на совести этого человека, его признание, которое я теперь уже равнодушно держал в руке, не более чем чудовищная ложь или же бред страдающего галлюцинациями маньяка, который даже не помнит большей части своих преступлений. Все это я отчетливо понимал, но оставалась еще одна версия, казавшаяся совсем уж неправдоподобной. А что, если Шерлок Холмс ошибается?