Валерия Вербинина: Темное солнце

Лицо Анджелики сразу окаменело.

— Что? Ты это о чем?

— Видишь ли, дорогая, — сказала Мадленка, пародируя ее снисходительный тон, — бедная мать-настоятельница была лучшей подругой матери Доминика, но это еще не объясняет ее присутствия у одра умирающей. Более того, к чему было исповедоваться именно ей, когда под рукой был сам епископ Флориан, который как-никак стоит выше, чем мать Евлалия? Вот если бы княгине, такой примерной жене, такой добродетельной и милосердной, надо было покаяться в чем-то таком, о чем никто не должен был знать, она бы вызвала к себе человека, которому могла доверять.

И естественно, что, когда княгиня Эльжбета почувствовала, что пришел ее смертный час, она послала за дорогой Евлалией, чтобы признаться в некоторых прегрешениях, которые нельзя было открыть обычному исповеднику. Вот только похоже, что после этого благочестивая мать-настоятельница захотела злоупотребить ее доверием и предала ее. И что же это была за тайна такая, если из-за нее не жаль было убить столько человек? Такая женская, такая примитивная тайна, которую все подозревали, даже крестоносцы из Торна, но никто не мог доказать? Княгиня Гизела, родившаяся от первого брака старого князя, была много старше своего сводного брата, и многих смущало, что отцу Доминика было уже под шестьдесят, когда родился этот долгожданный сын. Так кто его настоящий отец?

— Бедняжка, — участливо сказала панна Анджелика. — Ты и в самом деле веришь в то, что говоришь? — Я еще верю и своим глазам, — сказала Мадленка. — Видишь эту книжечку? Это библия матери Евлалии. Там на полях есть любопытная заметочка о том, что некоторые простолюдины подымают дерзкие взоры на жен своих господ, а жены господ им в этом не противятся, а дальше так написано: «Кн. Э. и П. из П.», и я почему-то думаю, что кн. Э. — это княгиня Эльжбета, а П. из П. — это Петр из Познани. Кстати, ведь князь Доминик очень на него похож. Волосы, фигура, разворот плеч, например… То-то сразу же после рождения князя пошли всякие слухи, и некоторые шляхтичи, и в их числе мой отец, отказались признавать его законным сыном и присягнули на верность королю Владиславу.

Анджелика не сводила взгляда с лица Мадленки, пока та говорила.

— Библия? — прохрипела она.

— Да. Я сохранила ее на память.

— Отдай ее мне! — крикнула панна Анджелика, сбрасывая маску. — Сейчас же!

— А не то что? — язвительно спросила Мадленка. Ты и сама не знаешь, — прохрипела Анджелика. — Ты, жалкое, ничтожное создание! Отдай мне библию, и я дам тебе уйти по-хорошему. — Она подняла руку и показала кинжал, который держала наготове. — Иначе — берегись!

— Экий знатный ножик-то! — весело сказала Мадленка. — Почему бы тебе не порезать им себе одно место на кусочки, а? Глядишь, и полегчает!

Анджелика испустила дикий вопль и, бросившись к постели, стала тыкать в раненого ножом.

— Вот тебе, вот тебе! — кричала она, обезумев. -Смотри, как он подыхает, твой милый, смотри, смотри! Что это?.. — спросила она другим тоном. — Где он? Что это значит?

Ибо то, что она принимала за фигуру лежащего, оказалось на самом деле искусно составленными подушками, прикрытыми одеялом.

— А это значит, что по тебе костер плачет! — крикнула Мадленка в ответ и что было силы швырнула в нее лампой.

Светильник разбился, масло вытекло, и огонь охватил литвинку. Анджелика заметалась по комнате с воплями, которые Мадленка отнюдь не собиралась слушать. Прошмыгнув мимо пылающей ведьмы к двери, она сняла засов и выбежала наружу.

— Гори, мое солнышко! — крикнула она на прощание и бросилась бежать, но у лестницы ей дорогу преградили двое. Мадленка метнулась обратно — и сам Петр из Познани шагнул ей навстречу.

— Ну что, милая, добегалась, — сказал он задушевно, хватая ее за локоть. — Так я и знал. Надо было тебя, как братца твоего, да жаль, что ты нам не попалась тогда. Ну да все к лучшему, голубка. Дядя Петр тебя не обидит.

Мадленку препроводили в небольшой мрачный зал, где, несмотря на раннюю осень, топился камин и потрескивали в огне поленья. Князь Доминик стоял перед очагом, заложив руки за спину, и даже не обернулся, когда Петр ввел Мадленку. В уголочке примостилась диковинного вида старуха с лицом, внушающим страх, в которой Мадленка признала кормилицу Анджелики. Когда Мадленка вошла, старуха мелко захихикала и сказала, указывая на нее:

— Живой, принявший имя мертвого! А где мертвец, что притворяется живым?