Николас Ремин - Снег в Венеции

– Вчера вечером на судне он не скрывал своего удовлетворения от того, что Моосбруггера больше нет, – сказал Трон.

– Вчера на судне?… – Спадени перегнулся через стол. – Вы хотите сказать, что этот Томмасео сейчас в Триесте? Вот сейчас, в данный момент?

Трон пожал плечами.

– Вот этого я не знаю. Может быть, он отправился дальше, в Вену, – предположил он.

Спадени встал. Обошел свой письменный стол и надел поверх пестрого жилета светло-коричневый сюртук. Он весь сиял, возбужденно потирая руки. Неожиданно он – как фокусник – достал откуда-то револьвер.

– Не будем терять время, комиссарио.

– Я не совсем улавливаю вашу мысль.

– Разве можем мы исключить, что падре Томмасео тоже известен этот адрес? И что ему не придет в голову та же мысль, что и вам?

– Нет, но…

– Вот видите! Если мы опоздаем, мы, чего доброго, обнаружим еще один труп, и записи Моосбруггера исчезнут! – Лицо Спадени светилось, как праздничная елка. – Чего же мы ждем?

Синьора Шмитц – женщина высокая, дородная, с высоко взбитыми волосами, – отдуваясь, поднималась по лестнице дома на улице Браманте. Ее пальто цвета морской волны плотно обтягивало высокую грудь, крепкие кожаные ботинки тихо поскрипывали при каждом шаге.

Дойдя до верхней площадки, она подумала: «А не поставить ли кипятить воду для макарон?» Иногда, когда дул зюйд-вест, «Эрцгерцог Зигмунд» совершал свой рейс часов за девять, и тогда звонок в ее квартиру раздавался раньше обычного. Если вода к тому времени уже кипела, они могли быстро сесть за стол, чтобы потом прямиком отправиться в спальню. Насчет спальни – это не было самым главным в их отношениях, но случались дни, когда, встав поутру, она ни о чем другом думать не могла.

С тер пор как шесть лет назад синьора Шмитц овдовела, они с Моосбрутгером встречались дважды в неделю. Она ценила его обязательность и любовь к заведенному порядку, а он, наверное, эти же качества ценил в ней. Внешне они друг другу всегда нравились. Это и привело к тому, что во время похорон мужа (он служил в конторе «Ллойда» в Триесте) синьора Шмитц обменялась с Моосбрутгером несколькими словами, и он несколько дней спустя пришел к ней с визитом – чтобы выразить соболезнования. За первым визитом последовал второй, за ним – третий. Четвертый визит никак визитом для соболезнования назвать было уже нельзя, хотя утешил ее Моосбруггер больше, чем во время трех предыдущих встреч вместе взятых.

Он никогда не распространялся о своей работе, а синьора Шмитц не считала нужным задавать наводящие вопросы. Иногда его скрытность переходила все границы – например, он внушал ей, что об их связи никто не должен знать. Но такая навязчивая скрытность, возможно, объяснялась тем, что как-никак дважды в неделю они грешили.

Кстати, о грехе: вообще-то синьора Шмитц должна была бы рассказать о нем на исповеди у падре Ансельмо из церкви Сан-Сильвестро, проповеди которого о Деве Марии так восхищали ее. Но тот, чего доброго, потребовал бы прекратить эту связь, а синьора Шмитц этого никак не хотела. Она конечно, твердо верила в Христа, Спасителя нашего, и в непорочность зачатия тоже, но не верила, что каяться следует абсолютно во всем.

Дойдя до верхнего этажа, где находилась ее квартира, она сунула ключ в замочную скважину и повернула его. Издав знакомые звуки, ключ повернулся в замке, и дверь отворилась. Все было как обычно – если не считать одной мелочи. На сей раз замок открылся после первого поворота. Это ей показалось странным, потому что обычно она всегда поворачивала ключ в замке дважды, закрывая и открывая дверь. Это могло значить лишь одно: Моосбруггер прибыл в Триест сегодня непривычно рано и открыл дверь своим ключом.

Синьора Шмитц вошла в коридор и почувствовала, как сердце ее сжалось в предощущении радости. Смешно, конечно, в ее возрасте испытывать девчоночьи чувства, но иногда одно воспоминание о его широких плечах и выразительном профиле приводило ее в возбуждение.

Синьора Шмитц прошла два-три шага по коридору, стараясь при этом не торопиться. Она сняла пальто перед висевшим в коридоре зеркалом, оглядела свою прическу, которую на затылке поддерживал крупный, изящной формы гребень из черного дерева, – ее подкрашенные взбитые волосы смотрелись отлично. Кончик носа слегка блестел, значит, его стоило припудрить, а вдобавок немножко подрумянить щеки. Она знала, что иногда ей больше сорока лет никто не давал. Это бывало в дни, когда ей удавалось хорошо выспаться, а сегодня ночью она спала отлично.