Николас Ремин - Снег в Венеции

Елизавета озабоченно перебила:

– Достаточно того, что я кое-кого знаю, а он тоже знает кое-кого… Этого разве мало?

– Мой кузен – начальник главной регистратуры.

– Когда отходит следующий поезд в Верону, господин генерал-майор?

То, что она обратилась к нему столь официально, означало, что сейчас последует какой-то приказ; это Кёнигсэггу было хорошо известно.

– В двенадцать часов, ваше императорское величество.

Голосом, не допускавшим никаких возражений Елизавета произнесла:

– Придется вам этим двенадцатичасовым поездом отправиться в Верону и потрудиться в архиве.

Кёнигсэгг знал: возражать бесполезно. Кроме того, после минувшей ночи ему меньше всего хотелось остаться с глазу на глаз с графиней.

– Дела каких офицеров интересуют ваше императорское величество?

– Полковника Пергена и лейтенанта Грильпарцера. Так зовут лейтенанта из списка.

Кёнигсэгг поклонился. Его слегка подташнивало, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как плохо ему было сегодня ранним утром, когда он чуть не упал у туалетного столика. Пришлось даже просить камердинера, чтобы тот помог ему умыться. И тот долго возился с сидевшим на кровати, почти умирающим графом.

– Да, есть и еще кое-что, – вспомнила Елизавета.

– Да, ваше императорское величество?

– Эннемозер видел неизвестного посетителя только из окна. Только сверху и со спины. По его словам, на незнакомце было черное пальто, вроде тех, что носят священники. Больше он ничего не разглядел.

– Почему ваше императорское величество упоминает об этой детали?

– Потому что в списке пассажиров фигурирует и некий священник.

– Многие священники слркили прежде капелланами в армии, – задумчиво сказал Кёнигсэгг. – И значит, на них тоже были заведены дела.

– Ищите хорошенько, господин генерал-майор. Возьмите с собой список пассажиров.

Елизавета знала, что, придя к себе, Кёнигсэгги непременно начнут обсуждать, почему потребовались ей какие-то дела из Вероны. Ответ был прост, но она не собиралась ничего объяснять. По крайней мере, до завтрашнего дня.

Елизавета подошла к окну. Тучи, затягивавшие сегодня утром все небо, понемногу разбежались. Она увидела, как солнечные лучи поблескивают на заснеженных крышах Доганы и куполах церкви Санта-Мария делла Салюте. Греческий пароход – Елизавете удалось разглядеть флаг на его корме – приближался со стороны канала Джудекка. Он медленно шел в сторону залива Сан-Марко, оставляя за кормой черные клубы дыма из трубы. Гондолы уступали пароходу фарватер и покачивались на волнах у него за кормой.

«Забавно, – размышляла Елизавета, – но после этого мерзкого убийства на пароходе и после того, как Тоггенбург всеми силами взялся за то, чтобы выдворить меня из Венеции, я чувствую себя просто отлично».

Когда несколько минут спустя в салоне появилась Вастль, чтобы убрать со стола, она, к своему удивлению, увидела, что императрица стоит у окна и чему-то смеется. Когда Елизавета напомнила камеристке, какой вид был у обер-гофмейстера, когда два сержанта выводили его из траттории, Вастль тоже не смогла Удержаться от смеха. Вообще говоря, графиня Хоэнэмбс нравилась ей больше, чем императрица, хотя иногда и императрица бывала неотразима… почти как графиня Хоэнэмбс.

Эмилия Форсетти каждые пять минут вскакивала со своей деревянной лежанки и подходила к окну. Окно было зарешеченное, сквозь металлические прутья открывался вид на покрытую снегом крышу, за ней виднелись несколько невысоких зданий, а там уже и лагуна. Эмилию Форсетти бил озноб, ей было дурно от страха. Камера, в которой она провела ночь, была чуть шире отвратительной лежанки. Сегодня на рассвете сердце Эмилии Форсетти вдруг бешено забилось, она чуть не обезумела. Она вспомнила рассказы о людях, которых бросали в тесные-претесные камеры на верную погибель – чтобы они там свихнулись. Она не сомневалась больше, что и ей уготована такая судьба.

Этот полковник Перген вчера арестовал ее в кафе «Флориан», а к вечеру она оказалась в тюрьме на острове Сан-Джорджо. То, что искал Перген, Эмилия Форсетти предусмотрительно спрятала под доски на дне одного из сандало. Сандало покачивался в заливе Мизерикордиа в другом конце Венеции. Тайника лучше придумать было невозможна – полковник Перген никогда не догадается, где он! Но сейчас, в страшной камере, Эмилию Форсетти начали грызть сомнения: «А вдруг он найдет? Надо было придумать что-то похитрее!»