Георгий Метельский - Тайфун над пограничной заставой

Со стороны отсека, где только что проводил досмотр Афанасьев, донеслась песня, которую кто-то пел отнюдь не трезвым голосом.

— Гм, да... — усмехнулся капитан судна, прислушиваясь. — Но ведь у нас в стране нет сухого закона...

— И у нас тоже, кэп, — заметил инспектор таможни, завязывая папку с документами.

Тем временем в порту освободилось место у причала, и «Эдельвейс» тихо двинулся к берегу. Через полчаса «власти» покинули судно. Их рабочие сутки только начались; впрочем, для тех, кто входил в комиссию, они вроде бы никогда и не заканчивались: в любое время дня и ночи надо было оформлять суда, иностранные и наши, их приход в порт и уход в море. Порт жил круглые сутки, без праздников и выходных, и так же круглые сутки работали таможенники, карантинные и санитарные инспектора, пограничники.

Когда «власти» возвратились в таможню, капитан Кучеренко сразу же доложил по телефону начальству. Потом несколько минут слушал, ограничиваясь короткими: «Есть, товарищ подполковник», «Понял вас, товарищ подполковник»...

— С шестнадцати часов несем усиленную службу, — сказал капитан, закончив разговор.

— Есть какие-нибудь предположения? — спросил таможенный инспектор.

Капитан Кучеренко кивнул.

— «Бремен Остен».

Все, кто был в кабинете, невольно посмотрели в широкое окно. У крайнего причала, загроможденного ящиками и бочками, грузился теплоход с этим названием на борту. Он уже сильно осел под тяжестью груза, но краны все еще продолжали опускать тяжеленные ящики в его бездонное нутро.

— Посмотрим, на какое время назначен отход «Бремен Остена», — сказал таможенный инспектор, поднося к близоруким глазам бумагу с суточным графиком. — На двадцать два... Уже будет совсем темно.

— Вот именно, — подтвердил капитан Кучеренко.

— И его борта опустятся почти до уровня причала...

— Думаю, что да.

— Понятно...

До отхода «Бремен Остена» еще оставалось много времени, и «власти» успели оформить прибывший из Иокогаммы наш теплоход «Николай Миронов» с оборудованием для крупного нефтехимического комплекса.

— А теперь отдыхай, — сказал капитан Афанасьеву. Они стояли возле дежурной машины, которую Кучеренко вызвал из КПП. — Когда понадобишься, тебя разбудят. И хорошенько выспись, понял?

— Понял, товарищ капитан!

Понять было нетрудно. Так получалось уже не раз: стоило пограничникам КПП перейти на режим усиленной службы, как капитан обязательно назначал в первый наряд младшего сержанта Афанасьева. Николай привык здесь засыпать быстро и в любое время суток. К этому его приучила сама пограничная жизнь, которая порой не укладывалась в составленный начальством график. Пароходы приходили и уходили, не считаясь с тем, спал младший сержант Афанасьев или бодрствовал, обедал или не успел поесть в срок, сидел на политзанятиях или в свое свободное время учил английский язык.

...На этот раз Николай уснул не сразу. Окна в спальном помещении были задернуты шторами, стоял полумрак, на соседних койках посапывали вернувшиеся из наряда товарищи, а он лежал с закрытыми глазами и думал, что за неполный год службы в пограничных войсках он повзрослел не на год, а лет на пять. В чем же это выразилось? В появившемся чувстве большой ответственности? Возможно... Но разве только в этом? В дисциплинированности? Профессиональном мастерстве? Выдержке? Тоже верно, но и это, пожалуй, не было главным. Тогда что же? Может быть, законная гордость за себя, за такого, каким он стал? И не просто за себя, Николая Афанасьева, а как за человека, живущего на своей огромной советской земле... Это уже было ближе к цели, к ответу на поставленный вопрос. И вот тут он, кажется, ощутил, наконец, нащупал в себе то главное, что произошло с ним за этот неполный год: он обрел чувство большой Родины. Не той, своей, что осталась в рабочем поселке и которую он по-прежнему считает лучшим уголком на свете, с ромашковым лугом на окраине, тихой речкой и березами вдоль старого шляха, а другой, которая пишется с большой буквы и для которой его рабочий поселок лишь крохотная частица огромного целого.

Это было сложное, трудно объяснимое словами чувство. Конечно же, он подспудно ощущал его в себе и раньше — в школе, в профессионально-техническом училище, но то было еще не до конца осознанное чувство, словно размытое изображение на матовом стекле фотоаппарата, когда кадр не наведен на фокус. Но пришло время и наступила минута, когда кто-то чуть- чуть повернул объектив и вдруг все стало видно удивительно отчетливо и ярко.