Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная

Однако в своей белой спальне, которой могли бы гордиться Людовик, Генрих, Карл, Вильгельм и, пожалуй, многие другие коронованные особы прошлого и нынешнего времени и иже с ними, на самом видном месте, на стоящем близ окна большом столе с витыми ножками Вогез собственноручно поставил маленький, вовсе не вписывающийся в интерьер старомодный аквариум на ведро воды. Предварительно сам помыл для него обычный мелкий желтый песок, взятый у соседских строителей, посадил несколько кустиков валиснерии и один кабомбы, настоял воды в оцинкованном ведре. Постелив газету, налил ее тонкой струйкой, чтобы не нарушить аквариумный дизайн, и запустил трех черных лупоглазых телескопов с позолоченными брюшками и двух бело-розовых пятнистых красавцев вуалехвостов, которых выбирал сам, чуть ли не весь день бродя с этой целью по рынку. Их отличие от всех других, которых он видел в банках и аквариумах у продавцов на Птичьем рынке, состояло в том, что вся пятерка как две капли воды напоминала тех самых, которых когда-то — в юности, проломив витринное стекло маленького зоомагазина близ зоопарка в Ташкенте, он с гордостью принес домой на Рабочую улицу.

Машина плавно подкатила к дому. Ворота открыл садовник — пожилой, седовласый человек, работавший в дореформенные времена доцентом на биофаке МГУ и занимавшийся в те годы профессионально фауной и флорой родного отечества, прекрасно знавший и историю садоводческого искусства, и, что было весьма немаловажно, садово-парковую архитектуру прошлого и настоящего. Крошечная пенсия, которую он получал, несмотря на все знания и таланты биолога, не позволяла ему безбедно прожить и месяца, потому предложение стать садовником в особняке на Рублевке пришлось доценту как нельзя кстати.

«Роллс-ройс» с шиком тормознул прямо у крыльца — подъездная дорога проложена была прямо к двери. Второй водитель, мастер спорта международного класса Александр Мостовой, в белых перчатках и фуражке с лаковым козырьком и манерами не хуже чем у английского лорда, ловко и элегантно отворил заднюю дверцу. Вогез уверенно шагнул прямо в холл через предварительно раскрытые перед ним огромные дубовые входные двери.

«Может, все-таки плюнуть на все, вернуть икону на место или отдать этой женщине? — подумал он, воскрешая сегодняшние воспоминания. — Жизнь дороже и интересней всяких идиотских похождений. Да и историй подобных в моей биографии уже предостаточно. Хватит, навоевались. Обещал же, значит, нужно так и сделать. Тогда, судя по всему, все будет путем. Так, собственно, как и должно быть».

Он засунул руку в глубокий брючный карман чуть ли не по локоть. Нащупал там заветный сапфир. Достал его и, вертя пальцами, стал внимательно рассматривать. Его неожиданно удивило и даже насторожило то, что большой, прозрачный камень в его руке постепенно становился горячим и через какое-то мгновение уже просто обжигал кожу. От такого внезапного открытия Вогез остановился как вкопанный посреди холла.

— От моей руки, что ли, так нагрелся? — проговорил он вслух сам себе. — В конце концов, плевать я хотел на договоренности с Албанцем и Емелькой. Съезжу-ка, попью хорошего зеленого чая с жасмином в «Кольце» и все обдумаю хорошенько. Поспешность здесь абсолютно не нужна. А уже обдумав окончательно, свяжусь потом с этой Ольгой и передам Иисуса ей, — окончательно и твердо решил он, уверенно направляясь в гостиную.

Здесь, на большом мраморном выступе, от которого уходило ввысь чуть не до потолка большое, обрамленное чудесными фарфоровыми цветами работы фабрики Кузнецова овальное зеркало, купленное за немалые деньги у потомков художника Кончаловского, стояла, прислоненная к нему верхним краем футляра из красного дерева, большая, в половину человеческого роста старинная икона. Лик Иисуса Христа с угольками черных, пугающих и глубоких, как Вселенная, все видящих и все прожигающих насквозь глаз, чей взгляд Вогез почувствовал, едва зайдя в дом, а потом и увидел — на фоне почему-то безобразно маленького и, как ему показалось, довольно уродливого собственного отражения в зеркальном овале.

Преодолев мешавшее ему внутреннее сопротивление, Вогез твердо и энергично подошел к лику. Легким движением левой руки он приоткрыл отомкнутую на днях ключиком Емельки стеклянную витрину старинного футляра и, не торопясь, покрутив тремя пальцами обжигавший их прозрачно-синий камень размером с голубиное яйцо, вложил его на место в серебряную оправу. Туда, откуда теми же пальцами выковырнул драгоценный сапфир, отправляясь за советом к ювелиру в Красноярск.