Александр Сапсай: Семейная реликвия. Месть нерукотворная

А пока, благополучно погрузившись в уютное сиденье «Роллс-ройса», Вогез вновь ударился в свои воспоминания. Из головы у него почему-то никак не выходил запомнившийся в детстве стишок из еще маминого учебника «Родной речи», на обложке которой усатый вождь в белоснежном кителе, прислонившийся к березкам, глядел через великую русскую реку в неведомую даль. Может быть, в ту советскую глубинку, где в бедной армянской семье родился и рос неведомый для мудрого отца всех народов мальчик Вогез. Стишок, он запомнил это совершенно точно, принадлежал перу народного акына, активно прославлявшегося мощной пропагандистской машиной страны чуть ли не до времен недавней перестройки. Звучал тот стишок довольно незатейливо. Потому, видно, и запомнился на всю жизнь не так много обучавшемуся и совсем уж мало читавшему книг Вогезу.

— «Случалось, акын за кусок бешбармака пел лживые песни про бая, собака, — тихонько пробубнил себе под нос он. — Но муза моя никогда не лгала, пишу я батыра Ежова дела».

Его цепкая с детства память воскресила и недавнее путешествие к однокласснику Мишке Борочину в расположенное на Варварке Министерство по делам СНГ, и их встречу-посиделки вечером, после того как увиделись спустя столько лет. Ждать его Вогезу пришлось на ступеньках чуть ли не часа два-три: забыл фамилию, но был уверен, что, встретив, обязательно узнает. И не ошибся. В конце рабочего дня, покидая свое ведомство, тот сам узнал его. Несколько опешил, конечно, но узнал сразу, причем несмотря на, как ему казалось, достаточно экстравагантный внешний вид. Было еще довольно холодновато. Стоял конец марта, и Вогез, чтобы удивить и произвести определенное впечатление на Мишку, в стародавние времена бывшего к тому же его соседом по Рабочей, а впоследствии не раз работавшего за рубежом, надел черную широкополую ковбойскую шляпу, подаренную ему в Америке после довольно успешных переговоров с шерифом графства Малтномах, что в штате Орегон на Тихоокеанском побережье США. Накинул на плечи длинное, почти до пят, черное же двубортное пальто фирмы «Ив Сен Лоран», небрежно обмотав его под воротником длиннющим шерстяным ярко-красным шарфом, тоже чуть не до пят и с махрами на концах.

Мишка был потрясен — Вогез это понял сразу — и тем, что спустя столько лет увидел его, и его необычным внешним видом.

— Вогез, ты ли это, дружище? — первым делом спросил он удивленно своего бывшего одноклассника, одуревшего от долгого ожидания и чуть ли не от пачки выкуренных им за это время сигарет «Мальборо».

— Я, конечно же я. Ты не ошибся, старик, — ответил Вогез, не скрывая радостной улыбки.

Поговорив так совсем ни о чем минут десять-пятнадцать у входа в министерство, они затем отправились в расположенный рядом на Варварке маленький ресторанчик «Лидия». Есть никому из них не хотелось. Поэтому заказали по паре кружек баварского пива, соленые орешки и бутерброды с черной и красной икрой. Болтали долго. Вспоминали. Рассказывали о себе, своих семьях и о своих делах. О тех товарищах, которых они помнили и могли вспомнить, воскрешали в памяти эпизоды их жизни в прошлом, в основном смешные. Между делом Вогез, почему-то изменив своей привычке, соврал Мишке, что закончил аспирантуру рыбного института на Дальнем Востоке, что на того, давно ставшего доктором наук, профессором, явно не произвело совсем никакого впечатления. А может быть, он и не поверил этому вовсе или пропустил мимо ушей. Во всяком случае, эффекта, намеченного заранее, не получилось. Зато сама встреча была довольно приятной и теплой. Вдобавок договорились спустя некоторое время встретиться вновь и поговорить конкретно о делах.

«Зачем приходил? Может, сказать или спросить чего хотел? — подумал тогда об этом Вогез. — Сам не знаю. Зато воспоминания остались самые хорошие. Не забыл ведь меня никто. А я-то думал совсем по-другому. Даже стыдно было за свое прошлое».

С какого-то рожна он вспомнил вдруг и мать на похоронах младшего брата, умершего лет пять назад от передозировки наркотиков, к которым пристрастился тот лет с семи, не бросившего и не собиравшегося бросать употребление белого порошка. В отличие от Вогеза, сумевшего волевыми усилиями преодолеть эту страшную болезнь. Вся в черном, совершенно ссохшаяся, еле передвигающаяся с помощью трости, старуха — она переселилась тогда к нему в Москву. В тот день почему-то с гордостью сообщила мать всем присутствовавшим на похоронах на Ваганьковском кладбище, что сумела воспитать двух воров в законе. Зачем ей понадобилось говорить такую околесицу, Вогез не знал. Но это смутило его особенно сильно хотя бы потому, что люди, которые пришли ради него, Вогеза, проводить его брата в последний путь, воровской среды не представляли вовсе. В основном депутаты, бизнесмены, работники правоохранительных органов, крупные госчиновники, соседи по Рублевке…