Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная

— Еще тот гусь этот Абрам Захарович, — добавил Алексей. — От страха, что ли, или должность у него такая. Он-то, несомненно, все знал о художествах сестры жены и ее мужа. А может, и ему что перепадало от них. Не исключено. Он, кстати, сам тоже не воевал ни дня. А теперь вот фронтовиков с удовольствием судит, на Колыму да в Магадан их отправляет с радостью. А может, действительно у него по определению такая холопская должность, что хочешь — не хочешь, а обязан, несмотря ни на что, выполнять волю партийцев, а на людей никакого внимания не обращать. Поступать, как и велел великий вождь всех времен и народов. То есть был бы человек, а дело на него всегда завести можно.

— У нас, правда, в Оренбурге, помнишь, в отличие от Абрама Захаровича, прокурор самостоятельный мужик был и свой собственный голос обязательно имел. А как же без этого, упаси Господь. Обвиняемых мог своей властью миловать даже из оппозиции царской, тех же народников, да и большевиков, если адвокат, конечно, хороший, и соответствующие доказательства предъявил. Прощал, конечно, их суд. Но прокурорское слово много значило, дорогого стоило. А Абрам Захарович из разряда тех, которым что скажут, то и будут делать. Как называют в народе, «господин чего изволите». Хотя сам по себе человек вроде бы мягкий, не злой, но уж слишком боязливый, бесхребетный даже. На работе, говорят, деспот настоящий, а дома — тихий, культурный, интеллигентный семьянин. Добрый сказочник. Потом, как я понимаю, Шпунт и наша икона — понятия взаимоисключающие. Я бы на месте Соломонова, тем более с его прошлым, не очень бы Борьке Шпунту доверяла. Заложит отцу, расскажет все, что слышал — и крышка. Или опять за рассказы о жизни в сталинских лагерях туда же и загремит твой Соломонов, где был. Мы с тобой и такие случаи знаем. Ты уж предупреди Генриха, Алексей, раз меня-то предупреждаешь. Да и нам так спокойнее будет, если он один придет. И расспросить поподробнее сможем. Он, я думаю, нам расскажет, не так ли?

— Так ты, Надюша, считаешь, что Спаса все равно вернут? И даже непременно самому Патриарху Всея Руси?

— Конечно, уверена. Знаю, что этой иконе место не у каких-то там бюргеров, а в самом главном храме России. Удастся нам это увидеть или нет, но так будет, должно быть обязательно! Ты знаешь, Алексей, вспомнила я на днях предсказание старой орской цыганки, — продолжала Надя. — Столько раз я о нем вспоминала, столько раз думала. Об этом я от мамы своей слышала. Цыганка к ней на вокзале неожиданно пристала: «Дай денежку, всю правду скажу». Мама и дала ей целый рубль. Так вот, цыганка, старая такая, вся в морщинах глубоких, с монисто на груди и громадными золотыми кольцами в ушах, в бесчисленных цветастых, длинных до пят юбках и таком же цветастом большом платке на голове, представляешь, да? Вот она взяла мамину руку в свою, посмотрела внимательно линии на ее ладони и говорит: «Запомни, красавица. Пока в твоей семье икона, все у вас будет в порядке, спокойно, мирно, в любви и согласии жить будете, да и не бедно… Но попала икона в ваш дом с кровью и пропадет так же. А уж тогда бед много будет… Но когда вернете ее на место, в церковь святую, хоть и не скоро это случится, благодать опять вернется. Поверь мне, красавица. Но это потом будет, не сейчас…» Мама хотела ее остановить, отыскать в толпе, расспросить. «Кто ты? Скажи! Обернись! Остановись!» — кричала громко ей вслед. Но цыганку как ветром сдуло. Прорицательница была, видно, невеста дьявола.

Все, что сказала, сбылось. Я часто вспоминаю ее слова. Даже представляю во сне все в глубоких морщинах смуглое лицо гадалки, хоть и не видела ее никогда. Аж оторопь берет.

— М-да, — подтвердил задумчиво Алексей, — я ведь тоже помню прекрасно, что когда умирала Ольга Петровна, царствие ей небесное, то в бреду все икону эту вспоминала. Хотя истории с цыганкой никогда, признаться, не слышал.

И тут в соседней комнате громко заплакал проснувшийся внук. Надежда Васильевна помчалась к нему. Алексей неспешно последовал туда же за женой.

В этот день, как часто бывало в последние годы, Олег встал рано, часов в пять утра. Нельзя сказать, что он не любил поспать, особенно в субботний или воскресный день. Но многолетняя привычка, привитая им самому себе, особенно за немалый период работы в центральных партийных органах, приучила его к суровой самодисциплине. Если надо — значит надо, и все тут. Поэтому когда требовалось написать что-либо серьезное или, что называется, для души, он всегда вскакивал с постели без всякого будильника именно в пять. «У меня будильник в голове, как и компас», — любил он отвечать на вопросы друзей о том, как ему удается совершать такие, с их точки зрения, героические поступки, да еще чуть ли не два-три раза в неделю. Единственным неудобством Олег считал то, что после таких ранних пробуждений ему все же обязательно требовалось хотя бы раз в неделю основательно выспаться. То есть уснуть как минимум часов в семь вечера, а проснуться не раньше десяти утра.