Ольга Михайлова - Мы все обожаем мсье Вольтера

День, когда среди публики виновных повлекли на площадь к воздвигнутым эшафотам, отец Жоэль провёл в храме. Народ охотно стёкся на ужасающее зрелище, на торжественное празднество законов. Уличные проповедники вещали: «Вместо пустых сожалений и бездельной жалости да торжествовует мужественная нечувствительность, каковую внушает отвращение к злодеяниям, и каждый, видя в виновных врагов Божьих, да не обвинит казнящего за отмщение жесточайшее, но прозревает в нем только справедливость закона. И каждый распространит повесть о их в недрах собственного семейства, раскроет детям и запечатлеет в их юной памяти образ преступления и возмездия, любовь к законам и к отечеству, уважение и доверие к властям…»

Обезглавленные тела, выброшенные на свалку, кои запрещено было хоронить на освященной земле, мерещились отцу Жоэлю весь день. Под вечер он покинул храмовые пределы и направился домой, однако, не сделав и сотни шагов, остановился. Два голубя весело прыгали по булыжной мостовой, похоже, тая в негромком грудном курлыкании любовное чувство. Увы, оно было грубо опошлено — их насмешливо и язвительно облаяла холёная болонка, в которой де Сен-Северен с изумлением узнал Монамура. Аббат огляделся в поисках хозяйки и тут же заметил её на скамье бульвара вместе с Одилоном де Витри.

— Господи, ну зачем, зачем им было это нужно? Чего им не хватало? — старик недоумевал, удивлённо разводя руками.

Аббат уразумел, что они вернулись с Гревской площади. Священник понимал, что ему всё равно придётся услышать все ужасающие подробности казни — не сегодня, так завтра, но предпочёл бы оттянуть этот срок. По обречённому выражению лица отца Жоэля графиня поняла, насколько мало он расположен слушать о произошедшем, и пощадила его.

— Рассказать-то и нечего, Сансеверино. Крыши всех близлежащих домов и даже дымоходы были облеплены людьми. Какой-то бедолага даже упал из окна на площадь, поранив других. Женщин было много, среди них немало в изысканных туалетах. Они не отошли от окон и любовались смертью осужденных… Наш соплеменник был великолепен и доиграл Макбета до конца. В некотором роде я им горжусь. Недурен был и толстяк Габриэль. Остальные — полуобморочные, поминутно теряющие сознание, жалкие, воющие… Сериз рыдал, Руайан визжал свиньей, виконт поминутно падал в обморок, но хуже всех был — к моему стыду — мой дорогой племянничек… Поэт просто обделался, в прах загадив эшафот… Некоторые говорили, что он-де «насрал на правосудие», но думаю, что этот поступок едва ли был продиктован презрением к юстиции…

Аббат перевёл взгляд на Одилона де Витри. Тот был явно не в своей тарелке, бледен и грустен.

— Никак не приду в себя. Тибальдо. Камиль. Реми. Габриэль, Бриан и Шарло… В чём причина? Люди, которые сидели с тобой за одним столом… Иногда восхищали, как Тибальдо… Бриан… он ведь так талантлив, Боже, а Шарль! И вот — начали пожирать людей… Колдуны-отравители, насильники, вампиры и убийцы. Вы что-нибудь понимаете, Жоэль?

— На родине автора «Макбета» учат не искать второго объяснения причины в случае, если и первое всё объясняет, дорогой Одилон. Геката права, причём тут ведьмы? «Но горе в чём? Макбет — злодей без ваших колдовских затей, не из-за вас он впал в порок, он сам бездушен и жесток…»

Тут по бульвару пронеслась ватага мальчишек с вечерней газетой. «Казнь колдунов на Гревской площади!!» «Премьера в Комеди-Франсёз!!» «Новая пьеса великого Вольтера!! В главной роли — Анри Лекен!!» Напротив них остановились две прогуливающиеся дамы в сопровождении господина средних лет, купившего газету.

— Что там, Жан-Поль? Премьера? Пятнадцатого числа? Надо приобрести билеты, мы с Дениз просто обожаем мсье Вольтера! Как он остроумен, как весел, как тонко подшучивает над предрассудками!

Аббат, глядя вслед удаляющимся, тяжело вздохнул.

— «Он сам бездушен и жесток…» Но если задуматься — в чём причина этого бездушия? Когда еретичествующий фигляр весело смеется над «предрассудками», учит «наслаждаться жизнью» и «руководствоваться разумом» — понимает ли он, что в сонме читающих его и следующих его наставлениям с удручающим постоянством будут появляться люди — о, далеко не самые худшие! — тут вы правы, Одилон, далеко не самые ничтожные и пустые, напротив, те, которые просто «разумнее» и последовательнее других, у которых дело не будет расходиться с мыслями? Тибальдо. Камиль. Реми. Габриэль, Бриан и Шарло — неординарные, талантливые, умные. Что они делали? Считали предрассудками Бога, совесть и честь, наслаждались жизнью, весьма разумно и даже по-вольтеровски остроумно прятали следы своих забав…