Ольга Михайлова - Мы все обожаем мсье Вольтера

Аббат почувствовал, что его начинает подташнивать.

— Господи…

— При чём тут твой Господь? Твои истины — фикция. Не каждый, кто не верит в Бога, обязательно людоед, поверь. Ремигий, например, никогда не участвовал в таких трапезах. Да и я… в общем-то тоже. Мясо не слишком-то вкусное. Я предпочитаю свинину. Я, кстати, уже с первой же девицей передал тебе привет, вырезав крест на её спине, жаль, ты не догадался…

Сен-Северен всё же справился с дурнотой.

— Стало быть… Изначально речь шла только о плотских забавах, а не о деньгах?

— Ну, почему же? Тибальдо сразу сказал, что потеха должна окупаться чистоганом. Руайан заранее прикинул, что старуха после смерти дочери долго не протянет, а триста тысяч лишними не бывают. Говоря по чести, это-то и стало в дальнейшем камнем преткновения.

— Деньги?

Де Сериз кивнул.

— Реми разозлился, что Лоло так легко сумел поживиться. Но проблема была во мне. Я мог овладеть душой только той девицы, которая влюблялась в тебя.

— Но как же… Ведь Люсиль, насколько я понял, не была девицей, кроме того, весьма тепло отзывалась о Реми…

Камиль удивился.

— Ты и это знаешь? Да. Но она недооценивала самолюбие Реми. Он несколько раз выручал её, но она, хоть и весьма высоко ценила его услуги, считала виконта уродом. И, понятное дело, отказывала ему. Ремигий такого не прощает, а тут, кстати, он первый и заметил, что бабенка втюрилась в твою смазливую рожу. Он сам и потребовал, чтобы она стала второй жертвой Сатаны. Его горячо поддержал и банкир: земля под развалюхой де Валье после того, как рядом построился Субиз, сильно вздорожала, а сама девка так надоела ему просьбами о деньгах, что он, похоже, был готов наплевать на свои высокие мистические убеждения и отыметь мерзавку сам — и даже при жизни. Но в итоге — не захотел поступиться принципами. Или не смог, не знаю.

Аббат с трудом сглотнул комок в горле.

— Он артист.

Камиль кивнул.

— Это есть. Он всегда говорил, что в жизни главное — искренность. Если научиться артистично изображать её, успех будет обеспечен. Но у него-то талант подлинно божественный. Не человеческим хотением… Такому не научишься. И размах у Гримальди шекспировский. Ему и Борджа по колено. И склонности запредельные. Я возбуждался, наблюдая за Ремигием, но банкир меня после акта любви с Розалин стал пугать, а я куда как не боязлив. Но когда Люсиль узнала дорогого опекуна… Казалось, эту бабенку ничем не удивишь и не испугаешь, но тут… — Он усмехнулся, припомнив лицо Люсиль. — У неё, орущей как шлюха с панели, язык отнялся, когда её дорогой опекун выступил на авансцену и дал знак Руайану… Я-то ничего не получил на этом развлечении: перештопанная невинность не возбуждает, зато Ремигий здорово отыгрался, несмотря на дикие вопли мерзавки. Самолюбие мужчины задевать не нужно, тем более такого, как Реми де Шатегонтье. Он мало того, что надругался над девкой, так и излупил её до полусмерти — к вящей радости его светлости. Тот сказал, что отбивные будут только вкуснее. Но пир ему испортил чёртов вурдалак Брибри, присосавшись к дорогой Люсиль так, что мясо вышло после сухое, как подошва. Этого герцог, несмотря на добродушие и отходчивость, простить Шомону не мог неделю. Не слушал никаких извинений барона. Сказал, что подобный проступок свидетельствует об отсутствии чести, совести и вообще, о полном моральном разложении. И это верно. Шомон — себялюбец и эгоист!

Как ни странно, аббата это даже позабавило. Надо же, оказывается, у этих добродушных и отходчивых упырей и людоедов есть свои представления о чести и даже свои принципы… Раньше он такого и вообразить бы не мог. Но было и ещё кое-что, подлинно заинтересовавшее его.

— А ди Гримальди… он как-то обосновывал свои… склонности?

— Когда был трезв, то говорил, что это абсурдный бунт против конечности существования, конфликт личной воли с силами никому неподвластными, последнее проявление фундаментальной веры в вечную телесную гибель в бестелесном бессмертии, месть за смертность и распад… И прочий вздор в том же духе. А когда напивался, то просто изрекал, что чрезмерно горячее лоно и страстные содрогания женщины мешают ему во время акта любви предаваться глубоким размышлениям о сути искусства… Он-де всегда любил покой… А кто покойнее покойниц?

Аббат кивнул. Он, если и не все понял, то что ничего больше и не хотел понимать. Но Сериз рассудительно и спокойно продолжил.

— Весьма разумно было бы предположить, что катафалк, гроб, траурная материя призваны настраивать на торжественный лад и убивать желание, однако в определённых кругах все это погребальное великолепие, напротив, считается самым элегантным возбуждающим средством, самым испытанным и сильнодействующим из всех изысканнейших афродизиаков, — не знаю, где впервые Тибо это попробовал, но практиковал последние лет десять, скупая трупы у гробовщиков. Но он…