Мэтью Перл - Тень Эдгара По

— Ты спас мне жизнь, Эдвин.

— Что за люди вас преследовали?

— Это мерзавцы, чистой воды мерзавцы. Видишь ли, Барон сильно задолжал одной парижской бандитской шайке. Он и про Эдгара По выдумывает, чтоб денег заработать.

— А ваша какая тут роль, мистер Кларк?

— Я в этом фарсе играть не подряжался — не хочу, чтоб меня в землю закопали! Знай, Эдвин: что бы эти типы себе ни вообразили, они заблуждаются. Они меня с кем-то путают.

— Я имел в виду роль в истории с мистером Эдди. Вы сказали, этот ваш Барон не о чести мистера Эдди печется, а руки нагреть хочет. Допустим. А ваш какой интерес?

Вспомнились комментарии родных и знакомых, разочарованные глаза потерянных друзей — Питера Стюарта и Хэтти Блум; я не нашелся с ответом. Впрочем, Эдвин явно не имел намерения судить меня с обывательских позиций. И я вдруг заговорил — сердечно, откровенно, как мне давно уже не случалось:

— С самого начала мной руководили примерно те же причины, что и тобой нынче ночью, когда ты бросился мне на выручку. Эдгар По освободил меня от страшной мысли — что жизнь человеческая предопределена раз и навсегда. Эдгар По воплощал саму Америку — независимость, отвергающую принятые рамки; хотя, по правде сказать, в отдельных ситуациях от рамок ему была бы польза. Мне крайне важно восстановить доброе имя Эдгара По, и не из корыстных соображений. Речь идет о родстве душ; да, именно о родстве душ.

— Тогда не расслабляйтесь, сэр. Дел у вас еще по горло.

Эдвин махнул официанту, и передо мной возникла дымящаяся чашка чая. Кажется, никогда в жизни я не пробовал более восхитительного напитка.

Домой я возвращался в состоянии куда как спокойном, что, пожалуй, было неестественно после столь бурной ночи. И однако, чувство облегчения приятно грело сердце. Обоих преследователей я оставил рыскать по балтиморским улицам; но не этот триумф и даже не Эдвин — неожиданно обретенный товарищ — внушали уверенную радость.

День выдался длинный. Я побывал в Бароновом логове, узнал тайну Огюста Дюпона — вечную его боль; в ходе переодевания и манипуляций с малаккой пролил смутный свет на последние дни Эдгара По (хотя простор для домыслов открывался широчайший). Нет, случилось еще кое-что. Ночной ливень умалился до прозрачного тумана, и мой взор то и дело выхватывал из этого тумана афиши — ярко-желтый фон, черный шрифт. Афиши висели на заборах и фонарных столбах; весь город был заполонен ими. Некоторые, сорванные непогодой, плавали в лужах. Бродяга в заношенном сюртуке застыл перед одной такой афишей, засунув руки в карманы, и при тусклом свете газового фонаря разглядывал написанное.

Я шагнул к нему, коснулся желтой бумаги, словно желая убедиться в ее материальности. Бродяга дрожал от холода; я набросил ему на плечи свое пальто, в которое он тотчас закутался с благодарным кивком.

— Что здесь сказано? — спросил бродяга и снял отсыревшую, с вдавленной тульей шляпу. «Неграмотный», — понял я.

— Кое-что важное, приятель.

И с переливами в голосе прочел текст, способный свести на нет публичную лекцию Барона.

Святые небеса — это в таком виде я шатался по городу! Изодранные мокрые сюртук и панталоны, не по размеру, без намека на сочетаемость; пальто отсутствует, голова непокрыта, на темени кровь; на ногах едва держусь и, если бы не щегольская, но, увы, поцарапанная малакка, давно бы свалился в канаву — вот какое отражение было возвращено мне зеркалом в холле «Глен-Элизы». В темной глубине маячил словно бы пришелец из иного мира. Мысль позабавила меня; я усмехнулся и стал подниматься на второй этаж.

— Эдгара По никто не грабил, — сказал я Дюпону вместо приветствия. — Теперь мне понятен ход ваших мыслей. У По была трость с потайным клинком. Он этой тростью «играл» у доктора Картера в Ричмонде; по крайней мере так пишут газеты. Получается, не мог не знать о клинке. Если бы кто-нибудь вздумал отбирать у По одежду или бить его, он бы попытался защититься.

Дюпон кивнул. Мне захотелось блеснуть и дальнейшими догадками.

— Что касается одежды, мосье Дюпон, она попросту промокла — день выдался дождливый. А в городе полно желающих обменять добротное, но мокрое и грязное платье на дрянное, зато сухое.

— Странные вещи все эти сюртуки, панталоны, сорочки, башмаки, — с философским видом завел Дюпон. — Немного найдется материальных объектов, которым дано быть и бесценными, и бесполезными. Мокрый костюм бесполезен и даже вреден для владельца; зато, как учит опыт, любой костюм рано или поздно высохнет, и какой-нибудь не слишком щепетильный деловой человек сможет продать его почти за ту же цену, что до промокания. Выгода для таких субъектов получается не моментальная, зато верная.