Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

За круглым окошком каюты плескалась вода, под ногами ритмично вздрагивал пол.

— Вишь, подсунули мне келью над самой машиной, — сказала Марфа Никитична.

Они с Иваном Дмитриевичем сидели вдвоем, Гайпеля и Лизу отправили на палубу, чтобы не мешались.

Флакончик лежал на столе. Он был величиной с большую грушу и такой же формы, только плосконький, как солдатская фляжка. Пробка, тоже серебряная, сделана в виде львиной головы с расквашенным от частого открывания носом. Серебро на боках не потускнело, но рельеф чеканки стерся от бесконечных чисток, линии размылись, выпуклости сгладились, так что стоило труда разглядеть в их узоре осененную дуплистыми русскими ветлами реку Иордань, Иоанна Предтечу с Иисусом на берегу, за ними горы, дорогу, ослика у воды, еще что-то из священной истории, в которой Иван Дмитриевич никогда не был особенно силен. В небе висели чуть заметные, как перед рассветом, звезды, но Большой Медведицы среди них он не нашел.

Евлампий рассказал, что полвека назад, еще до того, как Наполеон Бонапарт с двунадесятью языцами воевал Москву, покойный супруг Марфы Никитичны, Семен Яковлевич, отец Якова Семеновича и Семена Семеновича, дед Лизы, Кати и Оленьки, совершил хождение ко гробу Господню и в этом флакончике привез на родину святой иорданской воды. Теперь Марфа Никитична собралась туда же, но не пешком, как муж, не через туретчину и Кизилбашское царство, а на пароходе «Архангел Михаил». Собралась, да впопыхах забыла флакончик. Она предвидела, что сыновья добром не отпустят, и решилась на побег. Они ей оба надоели своими сварами, в замысел посвящена была только Лиза, чтобы рассказать обо всем отцу и дяде уже после того, как «Архангел Михаил» выйдет в море. На эту грохочущую, пропахшую дымом посудину Семен Яковлевич и ногой бы не ступил, а Марфа Никитична спокойно сидела над машиной, изрыгающей адский огонь, и готовилась ехать. За каюту заплачено было сто двадцать рублей. Капитан запросил полтораста, но в результате двухчасовой торговли три красненьких скостил. Эти деньги она раздала паломникам из сибирских староверов, которые своих кают не имели и ютились на палубе.

— Среди них скитская девушка есть, — рассказывала Марфа Никитична. — Лик ангельский, а сама тощая и все кашляет. Хочу ее к себе в келью взять. Вместе поплывем. И ей хорошо, тепло, и мне не скучно.

Они уже обо всем поговорили, Иван Дмитриевич все выяснил и сейчас молча смотрел на сидевшую перед ним старуху в черном салопе. О смерти младшего сына он ей так и не сказал. Зачем? Пусть плывет в счастливом неведении, незачем ей знать эту правду. Лиза тоже просила не говорить об этом бабушке.

До отплытия оставалось полчаса, досиживали последние минуты. Вообще-то «Архангел Михаил» должен был отчалить еще в субботу, но что-то на нем недочинили, чего-то недогрузили, помощнику капитана дали жалованья меньше, чем тот рассчитывал, а повару, наоборот, переплатили, и в итоге оба запили на берегу — один с горя, другой с радости. Словом, задерживались на четыре дня. Все эти дни Марфа Никитична слезно просила внучку привезти ей забытый дома флакончик, но Лиза, как понял Иван Дмитриевич, не хотела докучать убитой горем тетке и решилась лишь вчера.

— Думала, на Новый год и поплыву, — сказала Марфа Никитична. — Ан вишь как вышло! Надо было на англицком пароходе плыть, у их там порядок.

— На Новый год? — удивился Иван Дмитриевич.

— Я, соседушка, старую веру оставила, но как считала Новый год первого сентября, так и считаю. Ты сам посуди! Когда Господь райский сад сотворил, и Адама, и Еву, она чем соблазнилась? Чего молчишь? Отвечай.

— Яблоком, — сказал Иван Дмитриевич.

— Правильно, не картошкой мороженой. А разве яблоки-то в январе на деревьях бывают?

Марфа Никитична взяла свою клюку.

— Пойдем, что ли, наверх, Лизочку поцелую на прощание.

Вышли на палубу.

— Ну их всех, надоели! — говорила она. — Что Яшка, что Сенька, оба хороши! Каково матери-то смотреть, как они друг дружку ни с одним праздником не поздравят! На Пасху и то не поцелуются. А Нина с Шарлоткой их подзуживают. Ладно, Нинка еще туда-сюда, имеет уважение, а Шарлотка, стерва, ни в чем не уступит. Мух бить повадилась. Купила себе снаряд на ручке и шлеп, шлеп! Гоняется за ними, вся красная, смотреть мерзко. А меня с детства приучили, что мух обижать — грех.

— Это еще почему же?

— Спасителю нашему на кресте пригодились. Как ему руки-ноги пригвоздили, палач хотел пятый гвоздь в сердце вбить. А туда муха села. Он видит, чернеется на груди. Гвоздь, думает. Думает, вбил да забыл. Так-то и не стал сердце пробивать.