Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

– А? – Люсин с трудом отвел от картины глаза: в минуты острой сосредоточенности взгляд его казался угрюмым и даже несколько злым. – Да-да, прелестные вещицы! – Он, собственно, их даже не успел разглядеть. – Особенно эта, зелененькая, – показал на первую попавшуюся.

– Эта? – благоговейно прошептал Лев Минеевич, ласково погладив золоченый багет скромненького пейзажика из синих, зеленых и красных пятен. – Вы, я вижу, знаток! Это ранний Кандинский. Кандинский, так сказать, реалист. Ей цены нет!

Шуляк, который стоял лицом к окну, перестал барабанить пальцами по стеклу и обернулся.

– Это какой же? – с интересом спросил он. – Этой? – Он подошел к картине, нагнулся над ней, даже потрогал ногтем засохшую колбаску щедро выдавленной из туба краски. – А что в ней такого особенного?

– Василий Кандинский – основатель абстракционизма! – блеснул эрудицией Люсин. – Тут одна подпись тысячи стоит. Правда?

– Совершенно справедливо, – подтвердил Лев Минеевич. – Пабло Пикассо недавно понадобился особой конструкции комод. Он набросал эскиз и вызвал к себе самого знаменитого парижского мебельщика. «Сможете сделать такой из розового дерева с инкрустациями?» – спросил Пикассо. «Очень даже свободно», – ответил ему краснодеревщик. «А сколько это будет стоить?» – «Вам, маэстро, ни одной копеечки, сантима то есть, подпишите только эскиз». Вот что значит подпись… А недавно Пикассо, – Лев Минеевич оживился и обнаружил незаурядную осведомленность об интимных сторонах жизни великого художника, – пришел в знаменитый парижский ресторан Максима босиком и в белых индийских брюках вроде наших кальсон, а все встали и устроили ему овацию.

– Занятно, – недоверчиво покачал головой Шуляк.

– Да-с! Святое искусство! – Старик назидательно поднял палец. – А скажите, молодые люди, если, конечно, не секрет, чего такого мог натворить мой сосед? Парень он, знаете ли, неплохой, только непутевый. Гульлив очень!

– Ничего он не натворил! – пренебрежительно махнул рукой Люсин. – Просто он срочно понадобился нам в качестве свидетеля. Вот это как раз секрет! Так что никому… Ясно?

Лев Минеевич понимающе прикрыл глаза и прижал руку к сердцу.

– Ключи от его комнаты у вас? – спросил Шуляк.

– Мы друг другу ключей не оставляем.

– А Виктор Михайлович кому-нибудь свои ключи доверяет? – задал вопрос Люсин.

– Ни разу не видел, чтобы его апартаменты кто-то другой открывал.

– И хорошо. Если даже кто придет от имени Виктора Михайловича, так вы не впускайте, – посоветовал Люсин. – Скажите, чтобы дожидались возвращения хозяина.

– Что я – дурак?

Люсин вспомнил недавний диалог сквозь запертые двери и улыбнулся.

– Скажите, – Лев Минеевич деликатно потянул его за рукав, – есть тревожные симптомы?

– Вы о чем? – не понял Люсин.

– О нашей квартире! О чем же еще? Кто-то подбирается к Витюсиной коллекции? Или… – Не решаясь произнести роковые слова, чтобы не накликать невзначай беду, Лев Минеевич мотнул головой в сторону своих шедевров.

– Нет, знаете ли, дыма без огня. – Люсин едва сдержал улыбку. – Будьте осторожны – это никогда не мешает. Так ведь?

Старик отчаянно закивал. Глаза его расширились, в них промелькнула покорная, какая-то обезьянья скорбь. Люсину стало его очень жалко.

– Вы не волнуйтесь, папаша, – сказал он. – Мы постараемся не дать вас в обиду.

– Имейте в виду! – Лев Минеевич сразу ожил и даже погрозил Люсину пальцем. – В сохранности моего собрания должно быть заинтересовано все государство… Я ведь одинок. – Голос его упал. – И верно, недолго проживу. Все это… – вялым жестом обвел он стены комнаты, – достанется им. – Он кивнул на окно, за которым была тихая летняя улица. – Наследников у меня нет.

– Вы бы заявили об этом официально, – посоветовал Шуляк. – Вам бы помощь оказали, жилплощадь улучшили.

– А мне ничего не надо, – горько усмехнулся старик. – Ни помощи, ни жилплощади. Все у меня есть, всем доволен. Человек смертен, но жить, знаете ли, нужно без этих мыслей, иначе все ненужным становится. Умру – пусть делают с этим что хотят. Но пока я жив – это мое. Иначе – зачем все? Для чего? Чем-то же должен жить человек? Не хлебом же единым?

Шуляк снова безразлично забарабанил по стеклу.

– Одним словом, не беспокойтесь, Лев Минеевич, – поднимаясь с колченогого венского стула, сказал Люсин. – В случае чего тут же мне позвоните. – Он вырвал из блокнота листок и записал на нем номера своих телефонов. – Это прямой, а если меня не будет, позвоните по другому. Мне передадут.