Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Сам триумфатор явился со своей невестой — блестевшей белизной плеч, изящной гибкой фигурой, крупными бриллиантами Ольгой Мамонтовой. Она была так хороша собой, что все невольно замолкли, любуясь ее свежей и победительной красотой.

С бокалом шампанского поднялся демократичный Михаил Александрович, считавший возможным бывать в компании с авиаторами и купцами, но зато и окруженный всеобщей любовью (кроме двора, где такую демократичность не понимали и не одобряли). Он обычным тихим голосом сказал:

— Вы Эдуард Иванович, счастливый человек, ибо вас любит такая совершеннейшая красавица, как Ольга Михайловна. Да простится мне, ежели я первый тост произнесу не за эту удивительную чаровницу, а за будущее русской авиации — ведь именно ради этого мы собрались тут.

Ольга Михайловна непринужденно отозвалась:

— Ваше Высочество, это будет справедливо! Ведь и я имею прямое отношение к полетам — Эдуард Иванович уже два раза поднимал меня в небо! Так что теперь я стала... как это?.. авиатрисой. Вроде знаменитой де Ларош! или нашей княгини Долгоруковой.

За столом все зааплодировали, а Куприн, успевший где-то принять рюмку-другую, добродушно пошутил:

— Надеюсь, не на сегодняшнем самолете Чеховской катал вас?

Ольга Михайловна в тон ответила:

— К счастью, братья Райт свой аппарат сделали одноместным, по сей прозаической причине мне места не нашлось.

Все дружно рассмеялись, вновь захлопали, а Великий князь негромко произнес:

— Ах, что за красавица! И к тому же умна... — И уже обратился ко всем: — Когда-то человечество со многими жертвами и с великими трудностями покоряло водный океан. Теперь настал час покорять океан иной — воздушный, сколь заманчивый, столь и коварный. И тут ждут нас жертвы, разочарования, но конечный результат — триумф и победа. Давайте выпьем за это героическое дело, ибо оно приличнее всего именно русскому человеку — куражному до крайности, но смекалистому и расчетливому! Прозит!

Потом звучали тосты за успешный полет Чеховского, за его красавицу-невесту, за новые совершенные модели аппаратов.

Сощурив хитрые монгольские глаза, бокал поднял Куприн:

— Ты, Эдуард Иванович, летаешь недавно, и твои заслуги по сравнению, скажем, с заслугами Серёги Уточкина не так велики. Но мы очень верим в тебя! В сентябре, как ты помнишь, в Петербурге пройдет первая русская Неделя авиации. Там, на Комендантском аэродроме, ты о себе и сможешь по-настоящему заявить. Еще раз пьем твое здоровье!

В это время, согласно указанию Чеховского, появился фотограф, который снимал сегодня на ипподроме полеты. Он протянул Чеховскому пачку отпечатков, наклеенных на изящные паспарту. Тот раздал их всем сидевшим за столом:

— На добрую память!

Словно сердце подсказало, что скоро останется от славного молодого человека лишь добрая память, как и о его очаровательной невесте, которой не суждено было узнать ни брачных радостей, ни счастья материнства.

...Соколов словно очнулся от воспоминаний. Сыщик сжал кулаки, произнес вслух:

— Я этого мерзавца-маньяка из-под земли достану, отомщу за вас, мои несчастные друзья!

Слова эти прозвучали как клятва.

Соколов каждое расследуемое дело воспринимал как глубоко личное. Он знал, что существует немало “типов из альбома Чезаре Ломброзо” — выродков, от рождения предрасположенных к преступлению. К счастью, не все из них нарушают закон. Но если человек встал на дорогу убийств и крови, то сам по себе он никогда не остановится. Его надо остановить.

— Дело о маньяке ведет Кошко, — сказал Соколов Жеребцову. — И ведет безуспешно. Если бы этого мерзавца поймали после первых убийств, то сохранили жизни остальных невинных жертв. В том числе Чеховского и его невесты.

Жеребцов, которого начальник сыска привлек к поимке маньяка, примиряюще сказал:

— Аркадий Францевич делает все необходимое... Облавы, наблюдения в парке, проверяем дома умалишенных, допрашиваем возможных свидетелей, осведомителей.

Соколов иронично протянул:

— Ну, а воз и поныне там! У Кошко в очередной раз взыграла гордость. Вот он и хочет доказать, что обойдется без моей помощи. Чем выше гордость, тем больше трупов в полицейском морге. Кстати, едем к Лукичу.

Лукич был легендарной личностью. Его знала вся Москва. И эту славу ничем разумным объяснить было нельзя, ибо Лукич был всего-навсего сторожем полицейского морга на Скобелевской площади. Поговаривали, что старик за деньги показывал покойников подгулявшим купчикам. Зрелище не ахти какое, но в это можно верить, ибо с пьяных глаз в мозгах рождаются и не такие глупости.