Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

В начале тридцатых годов его направили в Кузбасс — “по заданию партии и лично тов. Сталина налаживать добычу каменного угля ”. Задание вождя Рацер выполнил блестяще. Видимо, в знак благодарности в тридцать шестом году старый еврей был арестован. Семидесятипятилетний Яков Давыдович Рацер скончался на тюремных нарах.

По-иному сложилась судьба “сухаревского приятеля ” Соколова — Андрея Свиридова. В начале двадцатых годов на пятой авеню Нью-Йорка появился фешенебельный магазин “Русский бриллиант | Его владельцем был Свиридов. В предвоенные годы этот ювелирный рай пользовался бешеным успехом. Согласно легенде, его постоянными клиентами были кинозвезды Аста Нильсон, Мэри Пикфорд и черные джентльмены, любители бриллиантов чистой воды, — знаменитые джазмены — Ред Норво, Фаст Уайлер, Дюк Элленгтон и божественный Сачмо.

...И все герои нашей истории долгие годы вспоминали замечательную ночь под серебристой луной в подмосковных Мытищах.

Господи, знали бы мои современники, какой прекрасной жизнью жили наши предки и которую мы навсегда потеряли по легкомыслию и глупости

Когда надзиратель сыскной полиции 3-го участка Мещанской части Костин прибыл на место происшествия, то его взору предстала чудовищная картина. В большой гостиной, заставленной шкафами с книгами и завешанной множеством старинных картин, возле стены лежала в луже темной крови женщина. Рот ее, словно в беспомощном предсмертном крике, был широко открыт, глаза дико вытаращены, а волосы спеклись в кровавый ком.

Федор Анатольевич Бидман был человеком степенным и упитанным. Хотя ему набежало уже под семьдесят, он все еще сохранял в движениях энергичность и вообще интересовался жизнью. В домовой книге против его фамилии в графе “Род занятий” было записано таинственное и вдохновенное — “свободный художник”.

Федор Анатольевич был заядлым коллекционером. В далекие времена, когда он только выходил на простор жизни, Бидман переехал в небольшой домик о двух этажах на углу Большой Мещанской и 1-го Крестовского переулка. Весь верхний этаж был завешан предметами главной страсти коллекционера — полотнами фламандцев и голландцев XVII века, всякими Дюками, Киками, Квастами с их пирушками, кордегардами и роскошными дамами.

Книжные шкафы ломились от редкостей другого рода. Здесь на полках хранились редчайшие иллюстрированные издания, полная подборка книг по геральдике и самая большая гордость хозяина — около ста пятидесяти книг, вышедших при Петре Великом.

Федор Анатольевич был скупердяй замечательный, словно собирался небо коптить лет пятьсот. Умел он за полушку купить телушку. Все коллекционеры рты так и разинули, когда он на Сушке за семнадцать копеек медных урвал знаменитый экземпляр “Лирических сочинений” Василия Капниста. Тот его в 1805 году специально на пергаменте для Александра Благословенного отпечатал и с целованием ручки поднес.

Или другое: купил беловой автограф Пушкина — “На холмах Грузии”, и тоже за пустяк. А вскоре Федору Анатольевичу такое добро привалило, что заставило всех завистников позеленеть.

У Бидмана были два близких человека, родственника: сестра Мария, старая ведьма с крашенными хной остатками волос, и брат Леопольд — человек ума обширного, директор банка в Лодзи. Так вот, пришел к Леопольду как- то дядя в клетчатом пиджаке и с картиной Рембрандта —Дама со страусовым пером” в руках. “Мне надо на три месяца пятнадцать тысяч, вот мой заклад — Рембрандт”. Ударили по рукам. В тот же день “клетчатый пиджак” был убит в перестрелке с полицией. Голландец достался Леопольду — навечно.

Как человек немолодой и основательный, банкир сделал завещание: в случае его смерти Рембрандт переходил к брату Федору, а тот, в утешение Марии, платил ей двадцать тысяч. Завещание было своевременным: прежде не болевший, Леопольд скоропостижно скончался. Братец Федор слезу пролил над урной, но тут же перевез Рембрандта к себе.

Коллекционер тащит в дом штучки-дрючки не только себе на радость, но и другим на зависть. Когда Федор Анатольевич укрепил на стене Рембрандта, заключенного в тяжелую старинную раму, он позвал друзей — “на смотрины”.

Те ахали, подходили, отходили от шедевра, прищуривались, смотрели и в кулак, и так, и этак, причмокивали языками, поздравляли, выпили винца и, может, от недобрых чувств сказали: