Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Хемингуэй донес мою сумку до стойки и, когда я прошел регистрацию, вновь подхватил ее. Мы оказались на летном поле; там стоял серебристый «ДС-4», по трапу поднимались пассажиры.

— Ну что ж, Лукас... — Хемингуэй протянул руку.

Я пожал ее и взял у него свою сумку.

Я шагал к самолету, его правый винт уже начал вращаться, когда Хемингуэй закричал что-то мне вслед.

— Что? — отозвался я.

— Я говорю, ты должен когда-нибудь вернуться на Кубу!

— Зачем?

— Реванш! — услышал я сквозь рев двигателя.

Я остановился и сложил ладони рупором:

— Хотите вернуть себе титул?

— Какого черта! — крикнул писатель, и в его бороде сверкнули зубы. — Я и не терял его!

Я кивнул и зашагал к трапу. Предъявив стюардессе билет и вскинув сумку на плечо, я оглянулся, чтобы помахать Хемингуэю на прощание. Но он уже вернулся в аэровокзал, и я не смог рассмотреть его в толпе кубинцев и военных. Больше я никогда его не видел.

Я записал те немногие беседы о литературном труде, которые вел с Эрнестом Хемингуэем. Лучше всех я помню ту, которая состоялась на скале над Пойнт Рома, когда мы поджидали немецких лазутчиков, хотя время от времени мне на ум приходит ночной разговор на борту «Пилар», после празднования сорокатрехлетия писателя. Теперь я все чаще вспоминаю еще одну такую беседу. В тот раз Хемингуэй разговаривал не со мной, а с доктором Геррерой Сотолонго. Они сидели у бассейна в финке, а я случайно оказался поблизости.

Доктор спросил Хемингуэя, как писатель узнает, что пора завершать произведение.

— В то время как тебе хочется побыстрее разделаться с проклятущей книгой, — сказал Хемингуэй, — какая-та часть твоего сознания не желает заканчивать ее. Тебе не хочется прощаться с персонажами, ты не можешь заставить свой внутренний голос прекратить нашептывать на особом языке и диалекте этой книги. У тебя возникает чувство, как будто умирает твой друг.

— Кажется, я понимаю, — с сомнением отозвался доктор.

— Вы должны помнить, как два года назад я отказывался стричься, пока не закончу «По ком звонит колокол».

— Да, — сказал доктор. — С длинными волосами вы выглядели просто ужасно.

— Так вот, я закончил книгу тринадцатого июля, но не прекратил писать. Я проработал свой день рождения, добавив в качестве эпилога пару глав, в одной из которых Карков, после провала наступления на Сеговию, встречается с генералом Гольцем, и они вместе едут в Мадрид, а в другой Андрее приезжает к Пилар в заброшенный лагерь Пабло и смотрит на разрушенный мост в ущелье... и тому подобную чепуху.

— Почему чепуху? — спросил Сотолонго. — Разве это были неинтересные главы?

— Они были лишние, — объяснил писатель, пригубив «Том Коллинз». — Тем не менее я взял рукопись с собой в Нью-Йорк и в разгар самого жаркого со времен Сотворения лета работал над ней в отеле «Барклай», чувствуя себя индейкой, попавшей в духовку. Каждый день мальчишка, которого я нанял курьером, доставлял в «Скрайбнерс» двести страниц.

В ту пору у меня гостил Густаво Дюран со свой очередной невестой, и я заставлял их вычитывать гранки, проверяя, правильно ли расставлены апострофы над испанскими словами, и не напутал ли я в грамматике.

— И что же? — с интересом спросил доктор.

— Ошибок почти не было, — проворчал Хемингуэй. — Но я хочу сказать о другом. Моему редактору Максу нравилось все подряд, включая заключительные главы, которые мне не следовало вставлять в книгу. Как всегда, он одобрил рукопись, отложив критику до той поры, когда я остыну от творческого угара. В конце августа издательство попросило меня исключить эпизод, в котором Роберт Джордан дрочит...

— Дрочит? — переспросил доктор Сотолонго.

— Мастурбирует. — Хемингуэй улыбнулся. — Совершает акт онанизма. Однако о ненужном эпилоге Макс не обмолвился ни словом. В конце концов, когда все остальное было улажено, я сообразил, что он по своему обыкновению воздействует на меня на подсознательном уровне. "Мне понравились заключительные главы, Эрнест, — говорил Макс. — И это естественно, ведь мне очень хотелось узнать, что будет дальше.

Но обрати внимание — книга заканчивается тем, что Джордан лежит на сосновых иголках, дожидаясь смерти, точно так же, как лежал триста шестьдесят часов назад, во вступительном эпизоде первой главы. Великолепная симметрия, Эрнест. Блистательный круг".

«Ладно, Макс, — ответил я. — Можешь выбросить последние две главы».

— Значит, эпилоги никуда не годятся? — спросил доктор.