Оливер Пётч - Дочь палача и король нищих

Чего Куизлю действительно недоставало, так это не солнечного света или свежего воздуха, а горячо любимого табака. Стражники отобрали у него сумку, а в ней находился мешочек с ароматным зельем.

Палач вздохнул и провел языком по пересохшим губам. Табак, который он за огромные деньги специально заказывал из Аугсбурга, был нужен ему, как другим нужна выпивка. Особенно когда он хотел поразмыслить. Именно сейчас Якоб что угодно отдал бы за излюбленную трубку. Но пока он просто лежал на холодном полу камеры, заложив руки за голову, вглядывался во мрак и вспоминал о сегодняшнем процессе, на котором ясно понял, что положение его безвыходно.

Его привели в какой-то кабинет и там вкратце зачитали текст обвинения. И староста, и трое заседателей с самого начала убеждены были, что палач виновен. Присутствие Куизля на месте преступления и завещание говорили сами за себя. В итоге требовалось лишь его признание. Но палач упорно отрицал свою вину и под конец даже начал огрызаться. В конце концов его скрутили сразу четверо стражников и приволокли обратно в камеру.

С того времени Куизль дожидался пыток.

Он не сомневался, что начнутся они совсем скоро. Такое дело не терпело отлагательств, слишком тяжким было обвинение. С началом допроса только от него зависело, как скоро ему зачитают приговор и наконец казнят. Чем дольше он продержится, тем больше времени будет у Симона и Магдалены, чтобы найти настоящего убийцу.

«Жнецу тому прозванье – Смерть…»

Палач врезал себе по лбу, но проклятая песня исчезать не желала. Его словно заперли дважды: сначала в этой камере, а затем и в собственном разуме. Воспоминания знаменовали для него начало пыток.

Взгляд его в сотый раз скользнул к тому месту, где на стене застыло светлое пятно. По просьбе Куизля палач Регенсбурга оставил открытым окошко в двери, так что в тусклом свете стали видны разные каракули. Куизль разглядел изречения и имена, и среди них всевозможные инициалы. Немногие заключенные могли полностью написать свое имя и оставили свои излияния в виде простого крестика или единственной буквы. Поэтому их последними посланиями этому миру оказались несколько черточек или кружки, старательно нацарапанные на досках.

Куизль принялся читать буквы и даты. Д Л январь 1617, И Р май 1653, Ф М март 1650, Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова.

«Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова?»

Куизль насторожился. Что-то шевельнулось у него в сознании, но пока еще слишком робко, чтобы выстроить целостный образ. Возможно ли это?

«Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова…»

Палач попытался сосредоточиться, но в коридоре послышались вдруг шаги. Дверь распахнулась, и к нему вошел один из стражников.

– На вот, жри, псина, – он пододвинул к палачу деревянную миску с серой кашицей, в которой плавали кусочки чего-то непонятного.

Стражник встал поодаль и стал ждать, но Куизль не обратил на него никакого внимания. Тогда караульный кашлянул и принялся ковырять пальцем в носу, словно где-то в голове у него засел жирный червяк.

– Палач велел миску сразу забрать, – прогнусавил он наконец. – Вместе с писаниной.

Якоб кивнул. Тойбер, как и обещал, передал ему бумагу, перо и чернила. До сих пор палач понятия не имел, что, собственно, следовало написать дочери. Он надеялся, что, сидя в камере, сумеет прийти к каким-нибудь умозаключениям, которые Магдалена затем перепроверила бы. Но его то и дело отвлекали проклятые воспоминания о войне. И теперь у Куизля появилось вдруг смутное предчувствие, возможно, лишь плод его воображения, но ему это показалось стоящим внимания, тем более сейчас, когда время поджимало.

– Ничего, подождешь еще немного, – проворчал палач, достал перо с бумагой и нацарапал несколько строк. Стражник все это время нетерпеливо барабанил пальцами по двери. Наконец Куизль сложил листок пополам и протянул солдату. – Вот. И суп свой тоже забери и свиньям отдай.

Палач поддел ногой дымившую миску, и та полетела в коридор и брякнулась на пол.

– Ты… да ты еще мечтать будешь о таком вкусном супе! – выругался озадаченный стражник. – Посмотрим, как ты завоешь, когда Тойбер тебя клещами пощиплет… Чтоб ты сдох, баварец ! Я перед самым эшафотом встану, когда тебя колесовать будут.

– Да-да, молодец. А теперь проваливай! – рявкнул на него Куизль.

Стражник подавил прилив гнева и направился к выходу. Прежде чем он захлопнул дверь, Якоб еще раз его окликнул.