Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

У меня по-прежнему отсутствовала мебель, о которой стоило упоминать. Но до сих пор она мне не требовалась, а сейчас, возможно, пора об этом задуматься. Мэтселл втайне поднял мое жалованье до четырнадцати долларов в неделю. Подобрав журнал, который давно лежал у моей двери, ожидая, когда буду готов его прочесть, я зашел в комнату, уселся у окна и принялся за последний выпуск «Света и теней улиц Нью-Йорка».

Судомойка, соблазненная аристократом, умерла при родах. Но ребенка принесли графу, который рыдал, раскаиваясь в своей холодности, и взял новорожденную девочку на руки. Вся история – сплошь роскошные образы, но тонкая и глубокая, несмотря на популярное клише замысла. Как и в прочих рассказах серии, в этом говорилось о страстных людях, рождающих трагедии, поскольку они не знали, как поступить иначе.

Я улегся на соломенный тюфяк и заснул в полдень. Глубоко, как всегда.

Мне снилось, что Мерси уехала в Лондон, познакомилась там с богатым графом и вышла за него замуж. Но вскоре видение изменилось. Теперь у нее было много свободного времени и бумага в избытке.

Внезапно я стал читать ее книгу:

«Я кувырком мчусь сквозь главы. Текст уклончив, больше похож на манеру Мерси разговаривать, чем писать. Намекает на великую любовь и потери, но все время уходит от прямого рассказа. В конце она становится монументом Терпения и следит за людским омутом Нью-Йорка, подобным бьющемуся вокруг прибою Атлантики.

Я ищу себя в словах, которые звучат, как я. В промежутках между абзацами и в заглавных буквах.

Естественно. Ведь это мой сон.

И вот я ищу мужчину, крепко сложенного, но невысокого. Изгиб губ горький и задумчивый, а линия светлых волос резко выдается вперед. Я погружаюсь в ее званые вечера – столы, заполненные устрицами, запах жареной свеклы в густом воздухе, а за окном играет черный скрипач. Ищу зеленые глаза, которые слишком много видели и которые любят ее. Но конечно, она прячет меня. Она заключает меня в метафоры, разбивает на второстепенных персонажей, ресторанщиков и слуг. Да, я иду по оставленному ею чернильному следу, но в то же время помню, как она привыкла смотреть на меня, вечно ища краешками ресниц проблески чего-то иного».

Я никогда не смогу постичь до конца, чего она от меня хотела. Даже во сне. Только то, во что она меня превратила.

Проснувшись в поту, я распахнул окно. Воздух был прохладен, осень неуклонно шла нам навстречу. Но поля и церкви Манхэттена по-прежнему заливало яркое солнце. Слишком резкое, чтобы смотреть прямо на него. Я закрыл глаза.

И поскольку я любил ее вне всяких причин, поняв, что теряю слова, написанные ею во сне, я изо всех сил постарался запомнить их.

«Он припас для меня всевозможные ласковые прозвища. До такой степени, что когда джентльмен наконец-то вслух произносил мое настоящее имя, оно казалось единственным истинным выражением меня, будто все прочие мужчины до сих пор искажали или забывали его».

Пустое занятие. Безумное. Она никогда не имела в виду меня.

История Пяти Углов Нью-Йорка изобилует легендами, спорами и спекуляциями, но я постаралась представить их как можно точнее. В 1849 году «Геральд» опубликовала сенсационную статью о младенце, которого нашли «в раковине жилого дома номер 6 по Дойер-стрит. Когда ребенок был найден, стало ясно, что речь идет о злонамеренности, поскольку на шее невинного дитяти был туго затянут шнур, приведший к удушению». При всей нищете Шестого округа это убийство не являлось чем-то обыденным, и потрясенные жители, которые нашли тело, немедленно вызвали полицию. Когда прибыли «медные звезды», соседи направили их прямо в комнату матери. Элайза Рафферти «очень спокойно сидела у себя в комнате и шила платье, в чем и заключалась ее профессия». Коронер установил, что ребенок был убит, несмотря на настойчивые заявления матери, что младенец был мертв еще до того, как опущен в раковину. Какие именно обстоятельства довели женщину до детоубийства, осталось неизвестным, но многие обитатели Пяти Углов с трудом сводили концы с концами в таких отчаянных и печальных условиях, что выживание было для них ежедневным упражнением воли.

В плане формирования полиции Нью-Йорк заметно отстал от таких крупных городов, как Париж, Лондон, Филадельфия, Бостон и даже Ричмонд, штат Вирджиния. Для такой задержки было много причин, и не в последнюю очередь тот факт, что нью-йоркцам никогда не нравилось регулирование их жизни, а революционный дух, самостоятельность и независимость в довоенный период [28] Автор имеет в виду Гражданскую войну в США (1861–1865). были по-прежнему сильны. По сути дела, тому есть много доказательств и сегодня. Но в 1845 году, после заметного роста преступности и гражданских волнений, было наконец решено, что улицы нельзя оставлять без присмотра. И, невзирая на крики оппозиции и политическую полемику, власти создали ныне легендарную полицию Нью-Йорка. В том же году по всей Ирландии распространился фитофтороз [29] Болезнь растений (в основном, пасленовых), вызываемая мицелиальным организмом Phytophthora infestans. , и начался Великий голод [30] Великий голод (1845–1849) начался с гибели от фитофтороза практически всех посадок картофеля в Ирландии. В 1846 г. был высажен картофель, также зараженный фитофторозом, а зима 1846/47 г. оказалась необычайно суровой. В результате Великого голода умерло, по разным данным, от 500 тыс до 1,5 млн человек. В общей сложности население Ирландии за эти годы уменьшилось примерно на 20–25 %. , приведший к смерти или переселению миллионов ирландцев и по сей день формирующий облик Нью-Йорка.