Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Он прав. И все же, могла ли Гемила принять лысеющего, смуглого коротышку за Белого Маймона с Двумя Пастями? И с какой стати ему было нанимать северянина, чтобы убить Симона и Диего?

— Ты открыл новые врата, — слышу я голос дяди. — А теперь, Берекия, наполни свои легкие воздухом мира сущего и входи в них прежде, чем они захлопнутся у тебя перед носом.

Я забираю у Фарида письмо. Налившиеся тяжестью ноги несут меня в подвал, чтобы я смог поразмыслить над письмом.

— Один, — шепчу я, и Фарид выпускает мою руку из своих пальцев.

Внизу я достаю из шкафа дядин перстень с топазовой печаткой и надеваю его на указательный палец правой руки. Затем сажусь на молитвенный ковер, все еще покрытый пятнами его крови. Открыв двери моего сознания с помощью нескольких дыхательных упражнений, я переставляю буквы в записке Соломона, монотонно напевая молитву. Когда слова отделяются от бумаги и поднимаются в воздух подобно кольцам жонглера, они сбрасывают свое значение, как ненужную тяжесть. Я чувствую в руках и ногах благословенную легкость.

Представьте, как будто вы смотрите на таблички, заполненные клинописью. Когда узы разума спадают, иврит становится таким же непонятным языком. Буквы превращаются в разрозненные черточки, в музыку без мелодии, в животных, которым Адам не дал имен. Материальный мир становится прозрачным и, в конце концов, исчезает совсем.

Сквозь самое обширное пространство, данное нам Богом — пространство пустоты вне мысли — слова, исполненные уверенности молитвы, приходят ко мне: «Это, скорее всего, почерк убийцы дяди: это его признание, а не Соломона. Он подбросил записку в дом мохеля уже после того, как тот покончил с собой. Чтобы его сестра или кто-то другой нашел ее и принес мне… чтобы сбить меня со своего следа. Возможно, он даже убил несчастного Соломона, чтобы тот не мешал каким-то его планам!»

Я сижу в одиночестве, опустошенный: усилие, призвавшее озарение, дорого обошлось измотанному телу. Руки отяжелели, словно налившись свинцом. «Отдохни до рассвета», — говорю я себе. В ответ мои веки опускаются. Со мной говорит дядя.

— Спи, — говорит он печально и чарующе. — Тебе нужно побыть в тишине, если ты хочешь завершить свое путешествие.

— Нет, не сейчас, — отвечаю я вслух. Открыв глаза, я думаю: «Мне нужно зайти в квартиру Соломона, поговорить с его сестрой. А потом вернуться во дворец Эстош. Я должен попытаться поговорить с Жоанной, дочерью графа».

— Дерзок, как никогда, — отвечает дядя. Я закрываю глаза и вижу его улыбку. — Ты должен позволить себе увидеть сны, — продолжает он. — Пустыня Лиссабона промелькнула у тебя под ногами. Ты действительно близок. Положи голову мне на колени. Пусть сны дадут тебе ответы на вопросы.

— А это не грех? — спрашиваю я. — Пророки говорят, что живые не должны спрашивать мертвых.

— Человек всегда может говорить с Богом. Это лишь капля в огромном океане. Просто возьми пергамент с нашими именами, написанными золотом, который ты хранишь вокруг талии, и положи его себе на глаза. Потом спи.

Я повинуюсь моему учителю. И сон действительно приходит.

Меня охватывает тепло сродни возвращению домой. Надо мной, в обрамлении мозаики, украшающей стену подвала, стоит мой наставник с головой и плечами, покрытыми молитвенным покрывалом.

— Я не верю, что Дом Мигель Рибейру или какой-то северный наемник, подкупленный твоими тайными контрабандистами, могли оставить у тебя под ногтем шелковую нитку или убить как шохет , — говорю я. — Так кто еще замешан в этом? Кого послала царица Эсфирь, чтобы убить тебя?

— Ты уже знаешь, кто разлучил мое тело с душой, — отвечает он с хитрой улыбочкой. — Вопрос в том, «где» и «когда» ты это поймешь.

— Как обычно, дядя, ты хочешь заставить меня ломать голову над ответом. Ну, хорошо. Где и когда я узнаю его имя?

Белоснежное крыло его халата разворачивается, и нас обдает легкий ветерок, наполненный ароматом мирта, Потолок истончается и тает. Стены рушатся. Над головой открывается небо, у восточного горизонта омытое розовыми и фиолетовыми красками.

Мы вдвоем сидим у подножия башни на Миндальной ферме.

— Почему здесь? — спрашиваю я. — Почему на закате?

Дядя награждает меня своим пронзительным взглядом, призванным показать, что я должен внимательно слушать его. Он в благословляющем жесте поднимает надо мной руку и говорит:

— Карта города начертана на стопах слепого попрошайки.

Золотистый свет льется сквозь крошечные окошки в верхней части северной стены подвала. Пришло утро субботы. Восьмой и последний день Пасхи. Я сажусь и всматриваюсь в свой сон, словно в лицо уходящего гостя. Открыв геницу , я вотще пытаюсь найти среди писем почерк, похожий на тот, каким написана поддельная записка Соломона. Затем, просто чтобы подтвердить собственные догадки, я просматриваю личную Агаду дяди. Мохель Соломон не получил в ней библейского отражения. При всей правдоподобности, он не мог вместе с царицей Эсфирь и Зоровавелем заниматься контрабандой рукописей. Наверху Реза разводит в очаге огонь, держа на руках Авибонью, балансирующую на ее бедре. В волосы девочки вплетены крупные золотистые бархатцы. Диего и Карлос сидят друг против друга за кухонным столом, прихлебывая из керамических чашек дымящуюся ячменную воду.