Жильбер Синуэ - Мальчик из Брюгге

Сассетти пришел в себя. Его лицо вновь стало холодным, непроницаемым. Почти не разжимая губ, он обронил:

— Я не верю ни одному слову.

Некоторые прихожане покинули свои места, чтобы приблизиться к алтарю. На их лицах было написано крайнее недоумение.

— Я нахожу ваш скептицизм по меньшей мере странным, — с насмешкой произнес Идельсбад.

— Что вы хотите этим сказать?

— Почему вы так настаиваете, чтобы мы приняли святое причастие? Вполне логично, если мы воздержимся при наличии сомнения.

— Сомнение? Какое еще может быть сомнение? По-вашему, мы должны верить бредням этого мальчишки?

— А по-вашему, мы должны рискнуть?

Сассетти презрительно передернул плечами и промолчал.

— Он прав, — поддержал его Козимо. — Разве присутствующий здесь врач не сказал, что устами младенца глаголет истина?

Ответа не последовало.

Козимо подозрительно взглянул на своего советника:

— Думаю, нам есть о чем поговорить, Сассетти. — И добавил: — Любопытно. Я вдруг вспомнил о том деле с займом. Вы так и не предоставили мне сведения о тех двух торговцах, которые имели акции квасцовых шахт в Тольфе. Ведь вы не забыли, не так ли?

Уголки губ советника слегка задрожали. Сквозь зубы он пробормотал:

— Не вижу связи, монсеньор. — Он обратился с вопросом к священнику: — Вы приняли святое причастие, отец мой?

Тот невнятно проговорил:

— Да… в самом деле.

— Испытываете ли вы какое-либо недомогание? Боль? Тошноту?

Служитель культа поспешил ответить отрицательно.

— Однако если верить этому врачу и ребенку, вы должны уже впасть в агонию, испытывать жестокие страдания! — Повернувшись к Медичи, он продолжил: — Слабые души весьма впечатлительны. Я докажу монсеньору… — Сассетти неожиданно упал на колени перед священником и торжественно заявил: — Причастите меня, отец мой! — Так как священник не двинулся с места, он настойчиво повторил свою просьбу. — Вы меня слышите? Вы лучше других должны знать, что смерть не может войти в тело Спасителя. — И снова, на этот раз приказным тоном, потребовал: — Дайте мне святое причастие!

Священник взглядом испросил молчаливого согласия Медичи; неуловимым движением век тот разрешил.

В воцарившейся тишине священник безропотно покорился и вложил облатку в рот Сассетти. Тот склонил голову, сложил руки и начал молиться. Весь собор, сдерживая дыхание, замер в молчаливом ожидании.

Через короткое время, показавшееся вечностью, Сассетти поднялся, раскинул руки.

— Где смерть? — торжествующе воскликнул он. — Где эта так называемая огненная болезнь? — Его взгляд пробежал по остолбеневшим прихожанам, и он продолжил: — Неужели вы стали язычниками и отказываетесь вкусить от тела Господа нашего Иисуса Христа? Символа вечной жизни?

Он сделал шаг в сторону придела и схватил за руку мужчину, сидящего между Фра Анджелико и Альберти.

— Подайте пример, мой друг!

Лукас Мозер — это был он — резко высвободил руку и отвернулся. Сассетти возобновил попытку, но безуспешно.

— Подойдите, — сказал он, повернувшись к священнику. — Подойдите, прошу вас. Даруйте святое причастие нашему брату. Я убежден…

Конец фразы повис в воздухе. Мозер, побледнев, встал со своего места, на лбу у него выступил холодный пот. Словно преследуемое животное, он сильно толкнул своего соседа, пытаясь выбраться из ряда.

В последний момент Сассетти удалось удержать его.

— Куда вы, брат мой? Сохраняйте хладнокровие.

— Нет! Я не хочу. Я не хочу умирать!

— А кто вам говорит о смерти? Успокойтесь! Не будьте смешным!

Голос Идельсбада перекрыл последние слова флорентийца:

— Это тот человек, монсеньор! Он участник заговора!

Ошеломленный Козимо еще некоторое время колебался.

— Отпустите меня! — завопил Мозер. — Дайте мне выйти!

Гигант бросился к нему, а Медичи, оправившийся от изумления, уже приказывал:

— Стража! Арестуйте этих людей!

Столпотворение началось в священных стенах, заглушая гулкие шаги: стража, будто ждавшая этого момента, появилась из четырех углов собора. Сначала схватили Лукаса Мозера, который стал брыкаться, разразился бранью, отбивался, но безрезультатно.

А советник Медичи даже не шевельнулся. Он оставался спокойно-ледяным, когда солдаты подошли к нему.

— Бесполезно! — презрительно бросил он. — Трусость мне не знакома. Я не из тех, кто убегает. — Он посмотрел на Медичи: — Сделайте милость, избавьте меня от унижения… — И тихо добавил: — Через двадцать четыре часа все будет кончено.