Над нефом парила гигантская тень от купола Брунеллески. Величественного, невесомого, высокого. На его верху зияло отверстие, через которое лился поток света.
Идельсбад шепнул дону Педро:
— Зачем здесь эта дыра?
— Работы еще не совсем закончены. Сейчас изготавливаются светильники, которые закроют ее.
Хор запел молитву во славу Девы Марии. Песнопения подобно волнам перекатывались вдоль мозаик, омывали витражи, потом опадали к подножию алтаря.
Приближался момент раздачи святых даров.
— Не вижу твоего друга Гиберти, — опять шепнул гигант.
— Он там, позади Козимо. Рядом с ним священник, отец де Куза. — Дон Педро пробормотал: — Никогда не видел столько гениев, собравшихся в одно время и в одном месте. Брунеллески, Альберти, Фра Анджелико, Донателло, Микелоццо…
Его прервал звонкий, чистый голосок мальчика из хора, читавшего молитву.
Вновь наступила тишина. Совершающий богослужение священник взял облатку в виде большой лепешки, встал на колени, протянул ее к распятию, возвышающемуся над дарохранительницей. Прихожане набожно склонили головы. Затем священник разломил хлеб и положил крошечку в свой рот. Потом, взяв чашу, отлил глоток и поднялся.
В этот момент хор запел гимн во славу Всемогущего. Начинался обряд принятия святого причастия.
Идельсбад переключил внимание на Яна. Но что с мальчиком случилось? Кровь отхлынула от щек, лицо выражало чрезвычайное напряжение, на него словно наклеили восковую маску.
Сразу встревожившись, гигант подтолкнул локтем дона Педро:
— Посмотри на Яна! Такое впечатление, будто ему дурно.
К ступеням, отделяющим алтарь от нефа, подошел Медичи. Оказавшись перед священником, он встал на одно колено и приоткрыл рот, дабы принять святое причастие.
— Нет! — Крик Яна эхом усилился под сводом. — Нет, монсеньор! Не ешьте облатку!
Оттолкнув Энрике и других, он по центральному проходу подбежал к Медичи.
— Нет, — повторил Ян. — Не надо. Вы умрете.
Козимо нахмурил брови:
— Что ты говоришь, дитя мое?
— Это в хлебе. Болезнь находится в хлебе! Облатки отравлены.
Прихожане задвигались. Никто ничего не понимал, а меньше всех священник, с растерянным видом протягивавший облатку Козимо.
Медичи с раздражением спросил:
— Что за выходки? Разве ты не видишь, что прервал службу?
— Уверяю вас, монсеньор. Вы должны мне поверить! Болезнь во Фьезоле и Ольтрарно вызвана хлебом. В него подмешана спорынья ржи.
Идельсбад пробился к мальчику.
— Ян, объясни спокойно, в чем дело? При чем здесь спорынья ржи?
Священник посчитал нужным вмешаться:
— Тем более что наши облатки сделаны из незаквашенной пшеничной муки…
— Объясни же нам, — настаивал гигант.
— Один булочник из Даммы… Это он мне обо всем рассказал, когда я приходил к нему за облатками. — Запинаясь Ян лихорадочно заговорил: — Спорынья ржи — это небольшой наплыв, вызываемый опасным грибком, который разрастается, отравляя зерно. Добавленная в муку, она может вызвать огонь, пожирающий внутренности, судороги, страшную боль. Мало-помалу от тела начинают отваливаться все члены…
— Абсурд! — произнес чей-то голос. — Совершеннейшая чушь!
Все взгляды устремились на протестующего. Это был Антонио Сассетти, один из советников Медичи. Его худая фигура четко выделялась на свету, обычно бесстрастное лицо было невероятно жестоким.
Он подошел к Яну и решительно взял его за руку.
— Ступай, малыш, на свое место. Ты вносишь беспорядок. Имей хоть немного уважения!
— Нет! — крикнул Идельсбад. — Позвольте ему высказаться.
Ян все так же возбужденно продолжил:
— Болезнь, которая поразила тех людей… у нее точно такие же признаки, описанные булочником. Вы…
Сассетти опять оборвал его:
— Это бессмыслица! Если бы мука была заражена, отравился бы весь город, а не один квартал или деревушка! Повторяю: все эти утверждения — сплошная чушь!
— А может быть, и нет, синьор Сассетти! — Мужчина лет шестидесяти встал перед советником Козимо. — Я врач. Этот ребенок не несет вздор. Я слышал его слова и вспомнил все имеющее отношение к спорынье. Такая болезнь действительно существовала в отдаленные времена. Люди той эпохи окрестили ее огненной болезнью. У меня есть старинная рукопись, в которой написано, что около девятьсот девяносто седьмого года этой болезнью был поражен город Лимож. Аббат и епископ согласовали тогда свои действия с герцогом и велели жителям соблюдать строгий пост в течение трех дней. Через три или четыре столетия — не помню, в каких краях — упоминалось о тайном приговоре Всевышнего, который обрушил на народ божественную кару за все прегрешения. В тексте говорится: «Смертельный огонь пожирал выбранные им жертвы как среди власть имущих, так и среди бедняков; остались в живых немногие, но лишенные рук или ног в назидание будущим поколениям». — И врач заключил: — Как видите, слова этого мальчика не безосновательны.
Читать дальше