Жильбер Синуэ - Сапфировая скрижаль

На лице Варгаса появилось неприязненное выражение. Судя по всему, она его ни в чем не убедила.

Солнце исчезло за вершинами сьерры. На равнину надвигалась ночь.

— Мне тут пришла мысль, — заявил Эзра. — Вчера нас пытались убить, устроив пожар в библиотеке монастыря, где мы все трое в тот момент находились. Вы, часом, никак не связаны с инициаторами этого поджога?

Именно в этот единственный момент на лице Мануэлы промелькнул страх.

— Никоим образом. Такое впечатление, будто вы полагаете, что на меня возложена какая-то миссия. Будь так, неужели вы думаете, что кто-то стал бы затевать все это дело и одновременно пытаться вас убить? Это нелогично!

Она попала прямо в точку, но Эзра все же продолжил:

— И есть еще одно. Некоторое время назад один из экземпляров Чертогов был похищен слугой шейха. Нам неизвестно, не передал ли он его кому-то постороннему… — Он впился взглядом в глаза молодой женщины, словно пытался прочесть ее мысли. — Отсюда до вывода, что этот посторонний и стоит у истоков нашей с вами встречи… всего один шаг.

В наступающей тьме фигуры стали практически неразличимы, лица — тем более, не говоря уж о выражении. Араб, втянув голову в плечи, сгорбился, надвинув на голову капюшон бурнуса, и походил на замершего быка. Раввин, тоже сгорбившись, все время растирал пальцы, вызывая в памяти образ раненого оленя. Монах же, державшийся очень прямо, казалось, спрятался за своей сутаной, как за крепостной стеной. Мануэлу охватил леденящий холод. У нее не осталось иного выбора, как поставить на карту все.

— Хорошо, — спокойно произнесла она. — Мне не остается ничего другого, как доказать вам, насколько ваши подозрения необоснованны. Как сильно вы заблуждаетесь. — И она извлекла из седельной сумки листок бумаги. — Баруэль, по всей видимости, подозревал, что вы усомнитесь во мне. Это — третий главный Чертог, в оригинале, я подчеркиваю — в оригинале — и с разгадкой. И все это, как вы можете убедиться, написано рукой вашего друга.

Под ошарашенными взглядами мужчин она протянула листок исписанной стороной вверх.

Варгас живо выхватил бумажку и принялся рассматривать. Эзра с Саррагом тоже столь же живенько склонились у него над плечом, читая одновременно с францисканцем. Когда они закончили, недоверие на их лицах сменилось разочарованием.

— Вы говорили о разгадке! — воскликнул Сарраг. — И где же она? Я вижу лишь вымаранное слово внизу страницы.

— Это название города. Я его вымарала.

— Вымарали? Зачем?

— Чтобы предоставить вам выбор. Я знаю это название. Баруэль составил восемь Чертогов. У меня есть ответ на третий. Вам решать, оставите ли вы меня с вами до тех пор или нет. А потом, — Мануэла развела руками, — вам решать, принять или нет мою компанию до конца путешествия.

На троих мужчин словно рухнула чугунная плита. Повисло долгое молчание, потом Эзра пробормотал:

— Уже поздно. Утро вечера мудреней. Оставайтесь, сеньора. Завтра решим.

— Как вам угодно. Я пошла за покрывалом… — И решительно добавила: — Если кто-нибудь из вас окажется достаточно любезен, чтобы развести костер, буду ему очень признательна. Я замерзла.

Должно быть, она спятила. Во что она ввязалась? В какой лабиринт согласилась влезть? Пошла ли она на это ради дружбы? Увидела в этом способ выказать свою признательность королеве за милости, которых Изабелла удостоила ее брата? Из чувства долга? Из желания принять вызов? Из любви к Испании? Или же — Мануэла с трудом признавалась самой себе в такой возможности — потому, что до сего момента ее существование было таким унылым и никчемным? Скорее всего все это по совокупности и побудило ее сказать «да» Изабелле и Великому Инквизитору.

Закутавшись в покрывало, Мануэла не раскрывала глаз, чтобы насладиться одиночеством. Она чувствовала, как вокруг нее ночь неизбежно проигрывает сражение с наступающим утром. Вскоре солнце снова вступит в свои права над Сьеррой-Мореной. Как ни странно, Мануэла не испытывали ни страха, ни сомнений. Сейчас — не больше, чем вчера, когда пыталась убедить мужчин. Это она-то, которая вечно пребывает в сомнениях. Более того: лихорадочное состояние первых минут сменилось удивительным спокойствием вроде того, которое охватывает актера на сцене после первой произнесенной реплики. Как это объяснить? Ничто в жизни Мануэлы не могло подготовить ее к подобному испытанию. Детство было безоблачным и счастливым, она росла в тихом доме, где никогда ничего не происходило, разве что нечто вполне предсказуемое. Она никогда не сталкивалась с другой жизнью, кроме как в книгах. Так почему же? Откуда это наслаждение авантюрой — весьма опасной! — в которую она ввязалась? Должно быть, она просто-напросто впервые ощутила, что действительно живет.